Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
— Ледниковые периоды…
— …И в работе каждого творца очень важным элементом является замысел.
Когда я увидел тебя, мне показалось, что ты сможешь стать моделью для одной картины, но, когда ты разделась, я понял, что должен писать с тебя совсем другую картину.
Ты оказалась прообразом не того мира, который видел в тот момент я, а того мира, которым являешься ты.
— Ну и что это за мир?
— Понимаешь, когда-то, очень давно, так давно, что, возможно, уже и не правда, я сказал одному своему товарищу: «Любовь — это страсть, верность, нежность и совесть, идущие вместе».
Потом подумал, что смог бы написать картины на эту тему, но как-то все не складывалось, до тех пор, пока я не встретил тебя.
И теперь мне нужно подумать.
— А что вы хотите написать с меня?
— Страсть.
— Классно.
Как у Онегина с Татьяной, — улыбнулась Злата, и я улыбнулся в ответ девочке, вспомнившей классика:
— Как у Ленского с Ольгой.
— А Ленский — это… кажется… — Злата явно пустила свою память в разнос, а я слегка удивился:
— Ты не помнишь, кто такой Ленский?
— Ленский? А на фиг мне помнить всех этих революционеров?..
…Вот так…
…После этих слов обнаженной красавицы, ясными глазищами смотревшей в мои глаза, у меня отвисла челюсть.
Хорошо, что ненадолго.
И моего хождения в удивление девочка, кажется, не заметила.
В одной комнате, друг напротив друга, находили себе место два продукта эволюции человека, говорившие на одном языке, смотревшие на часы, показывавшие одинаковое время, но являвшиеся разными формами жизни.
Да и эпохи у нас оказывались разными.
Тот мир, в котором жил я, уходил в прошлое, независимо от моих желаний и устремлений.
И единственное, что я мог противопоставить приходящему миру — это понимание того, что представлял поколение, которое не только никем не стало, но даже и не решило, кем оно хотело бы стать.
Строителей коммунизма из нас, слава богу, не получилось.
Но и нестроителей, впрочем, — тоже.
Объявив свое образование лучшим, мы так и не определились с тем — зачем его получаем.
А новый мир образовывался независимо от образования.
И демонстрировал свои критерии понимания истин: думай, как хочешь — делай, как надо…
…Пока я раздумывал об этом, Злата выпрямилась, встала передо мной и, поставив ножки чуть шире плеч, стала раскачиваться из стороны в сторону, перенося вес с одной ноги на другую, умудряясь при этом подниматься на носочки.
— Ну что? — прошептала она. — Глупая я?
— Нет, друг мой. Это слово здесь не подходит, — я отвечал ей так же тихо.
— Глупая! Глупая!..
А вы, умники? Начитались книжек, наслушались чужих слов и решили, что все понимаете. — Это уже было похоже если не на революцию, то — на бунт.
По крайней мере — коммунального масштаба.
— Злата, мы понимаем далеко не все, но знания никогда не мешали пониманию.
— Какие знания?
Вот вам вдолбили в голову, что с молодой девушкой спать нельзя, вы и повторяете.
И еще и называете это православным воспитанием. — Констатация параметров ситуации завершилась вопросом:
— А почему же, если нельзя до восемнадцати, девочка созревает в двенадцать?
Как это Бог такую промашку допустил?
— Ну… — понимая, что говорю ерунду, я сопротивлялся довольно вяло, просто не желая сдаваться без арьергардного сражения. — Наверное, Бог посылает нам испытания.
— Так, по-вашему, Бог — это какой-то провокатор?
Вы и Бога себе придумали по своему пониманию.
Мне нечего было сказать, потому что, на мой взгляд, в наше время бессмысленно называть сексуальные отношения грехом, как это продолжает делать отставшая от жизни церковь.
И пора уйти от мысли — не ложись в постель.
Эту мысль, наши дети давно уже заменили на идею — ложись в постель с достойным себя.
Впрочем, этой подмены не заметила не только церковь, но и все наше поколение.
Я ничего не ответил на последние слова Златы; и она воспользовалась моим молчанием:
— Так.
О чем бы мне вас еще спросить?
— Спрашивай о чем хочешь, — сказал я; мне было искренне интересно, но я на всякий случай задал параметры будущих вопросов Златы:
— Только никогда не спрашивай о том, что тебя не интересует.
— А если мой вопрос будет вам интересен, вы запомните его?
— Я запомню твой вопрос, если мне будет интересен мой ответ.
— Почему?
— Потому что в вопросе самое интересное не вопрос, а ответ.
— Вы в Бога верите? — спросила Злата. И я понял контрольность ее слов.
Такое нам с девочкой обоим досталось время — о чем бы мы ни говорили, рано или поздно заговариваем о том, о чем мы не имеем ни малейшего понятия.
— Вы в Бога верите? — повторила свой вопрос она.
В отклик я промолчал, не зная, как ответить на ее вопрос самым понятным и ей, и мне образом; и Злата доспросила:
— Почему вы молчите?..
…Я знал, почему я молчу.
Я — атеист; но, проходя мимо церкви, крещусь.
Зачастую единственным на улице.
И то, что я не верю в существование Бога на небе, креститься, глядя на купола, мне не мешает.
Не мешает же мне стремиться делать своими картинами и этот мир, и свою страну лучше, несмотря на то, что, по крайней мере в пределах своей страны, я не верю, что это можно сделать.
Однажды мы разговорились с моим другом, художником Андреем Кавериным, о том, что теперь все вдруг стали говорить, что верят в Бога, и он уточнил Писание для наших современников:
— Скажи мне, когда твой сегодняшний Бог стал твоим сегодняшним Богом, и я скажу — кто ты?..
— … Почему вы молчите? — повторила свой вопрос Злата.
Выбора у меня не было; и я сказал этой девушке правду:
— Я молчу потому, что ты — девушка, перед которой мне не хочется лицемерить.
И тогда Злата вздохнула:
— Что ж… Вы плывете правильным курсом. — И хотя я не понял — к чему относились ее слова: к Богу или к нежеланию лицемерить — ее похвала была мне приятна.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
