Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
Косулин вошел в каморку, где стояли его стол и компьютер. Каморка гордо звалась ординаторской. На четверых – двух врачей, психолога и соцработника – полагалось четыре метра рабочей площади и три стола.
Сидеть с пациентами там было негде, и поэтому работали психологи в большой «зале отдыха», которую приходилось закрывать от других пациентов. Это был еще нехудший вариант. Некоторым приходилось идти в столовую или в какие-то закутки. Косулин уже давно привык к собственной шутке, что на «кладбище метров положено больше», и особо не переживал.
Первые годы работы в больнице он мучился, обращался к нам за поддержкой в надежде примирить основной принцип психолога, про который долго долбят в институте: работать с пациентом в психологически безопасной защищенной атмосфере, – и реальность, в которой невозможно обеспечить эту атмосферу. Спустя годы он почти смирился. Проблема помещений для психологов не решалась в принципе, то ли потому, что никому не хотелось ее решать, то ли потому, что, несмотря на периодические реформаторские потуги администрации, в больнице НИКОГДА НИЧЕГО НЕ МЕНЯЛОСЬ. Наверное, по-другому и быть не могло.
У Косулина существовало множество концепций, объясняющих все нелепости больничного устройства. Красивые теории его вполне устраивали, поскольку были выстраданы годами адаптации к этим нелепостям. Он перестал воевать с медсестрами, которые вламывались без предупреждения в зал отдыха обычно тогда, когда пациент, приходя в себя, начинал доверять Косулину свою боль, рассказывая о страшных и болезненных событиях своей жизни. Косулин пробовал объяснять, грубо выгонять, игнорировать, стыдить – не помогало. Никакого частного пространства в больнице не существовало. Не существовало даже понятия «частное пространство».
И если Косулин смирился и по-своему полюбил эту неизменность больничного мира, то Лиду, жену Косулина, она ужасно раздражала. Лида любила перемены, считала, что главное – «развиваться», и постоянно уговаривала мужа уйти из больницы. После рождения второго ребенка, обожаемого Илюши, она рьяно взялась за изменение жизни Косулина к лучшему. Она нашла ему вакансию психолога по работе с персоналом в большой иностранной компании, в которой работала сама в отделе продаж, сочинила красивое резюме, записала его на интервью, купила новую рубашку и синий галстук.
Косулин на интервью сходил. Его пригласили на следующее с начальством повыше. На него он не пошел. В офисе компании было красиво, чисто, и полагался собственный кабинет, зарплата больше, и работа после больничной казалось совсем простой: собеседования при приеме на работу, тренинги групповой сплоченности. Строили с женой планы, что будут откладывать и накопят, наконец, на ремонт семейного гнезда в Тарусе, пристроят красивую деревянную веранду и еще одну комнату для Илюши. Но не сложилось – уйти из больницы не получилось. Тогда они с Лидой крупно поссорились. Она ругалась, отказывала в сексе и уговаривала, уговаривала. Привлекла к делу родителей, но, чем дальше, тем очевиднее становилось Косулину, что никуда он из больницы не уйдет: там его место.
Косулин налил чай, разложил пасьянс – он не разложился, что показалось естественным. Неприятности притягиваются друг к другу. И тут же внутренний психолог ответил: ну ладно тебе, пасьянс не разложился… тоже мне – беда, не обобщай!
Он принялся за подготовку протоколов для экспериментально-психологического исследования. К протоколам Косулин относился серьезно и оформлял их по всем правилам. Как мантру, написал десять слов для методики проверки памяти. Лес, дом, кот… Слова не менялись, как верные спутники жизни, и Косулин давно уже перестал вводить туда новые. Так было удобнее. Так же он поступил с другой методикой проверки памяти, знаменитой пиктограммой. Красивым почерком вывел: трудная работа, веселый праздник, счастье, девочке холодно. В ней надо было запомнить слова с помощью ассоциативных рисунков. Проверил, есть ли распечатанные бланки методик для диагностики мышления пациентов, и пошел в отделение.
Волна запахов утренней кормежки ударила в нос. Запах каши смешивался с запахом хлорки. У Косулина был ярко выраженный рвотный рефлекс, но он научился его обманывать. Лучше всего было не заходить в отделение, пока запах завтрака не выветрится, но, если все-таки приходилось идти, он просто переставал дышать. К букету хлорки с пшенкой примешивался еще один запах, которому названия не было, хотя из предложенных он, пожалуй, самый сильный и необычный. Считалось, что так пахнет шизофрения. Существовали даже специальные исследования, где доказывалось, что тела больных шизофренией выделяют особый запах. Косулину эта теория казалась противной. Но запах шизофрении ему иногда снился.
Он вошел в отделение не дыша, с доброжелательной улыбкой. По коридору двигались женщины в халатах когда-то жизнерадостных расцветок. Многие гуляли семенящими шагами, кто-то, наоборот, тревожно носился туда-сюда. Из зала отдыха доносились вопли певицы Аллегровой. Косулин поморщился. Он не считал такую музыку полезной для психики своих пациенток, но соглашался с тем, что они могут ее любить. Именно утром дурдом более всего походил на дурдом.
Посреди зала отдыха, уперев руки в боки, стояла Генеральша – легендарная сестра-хозяйка. Конечно, ее настоящее призвание было командовать армиями, бандами или, на худой конец, женской колонией для особо опасных преступниц, но судьба не всегда использует наши возможности, и последние четверть века Генеральше суждено было служить в больнице. Она – настоящий научно описанный феномен: авторитарный тип медсестры. Такой, которую и врачи боятся, и начальство, а пациенты тем более.
Сейчас она собирает пациенток перевозить белье. Это обязательная часть трудотерапии – возить тяжелые тележки с бельем. Она энергично тыкает пальцем в больных:
– Ты, ты и ты! Быстро пошли одеваться и за бельем!
Организовав процесс, она чинно идет пить чай в сестринскую. Закуривает, не без изящества выдыхает дым в лицо пациентке, невнятным голосом умоляющей разрешить позвонить. Генеральша не любит, когда ей мешают.
– Уйди, я сказала, тебе не по-ло-же-но звонить.
Пациентка продолжает лепетать.
– Склизни отсюдова, живо, я сказала!!
Пациентка замирает, пытаясь понять смысл любимого выражения Генеральши.
– Быстро склизни, я сказала! Чаю не дадут попить, психососы! – возмущается Генеральша.
Косулин с интересом слушает живую речь Генеральши. Таких выражений и оборотов никто из его знакомых не употребляет. В прошлом у Косулина и Генеральши был период вражды и притирок. Она, по обыкновению, пыталась его подчинить, заставить таскать шкафы и заниматься хозяйством, следила за тем, как он пользуется психиатрическим ключом и, боже упаси, не открывает ли окна. В тридцатиградусную жару он действительно открывал окна в зале отдыха, когда вел группу для выздоравливающих пациентов. Это было строго запрещено, но нейролептики вместе с жарой действовали на организм ужасно. Пациенты становились похожими на вареных зомби, и Косулин рисковал, за что периодически получал порцию воплей и угроз.
Генеральше он не сдавался, отшучивался, упрямо гнул свое. В итоге ему удалось заслужить ее уважение. И даже любовь. Было трогательно, когда она после диагностики сумасшедшей бомжихи подошла к нему тихо и на ухо прошептала:
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
