Зигмар видел в центре орды могучего вожака орков. Унберогены окружили Костедробителя, стремясь убить вражеского военачальника и снискать славу. Однако он силой и свирепостью превосходил всех прочих орков, а посему сам убивал всех, кто к нему приближался.
— Да направит мой молот Ульрик! — вскричал Зигмар и устремил коня туда, где Костедробитель заправлял яростной сечей.
Конь Зигмара перескакивал через груды вражеских трупов и сокрушал тех, кто по глупости оказывался у него на пути.
Краски и звуки сражения постепенно ослабевали. Теперь Зигмар слышал лишь собственное тяжелое дыхание и лихорадочный стук сердца. Он скакал к противнику.
Костедробитель увидел Зигмара и взревел, на клыках показалась кровавая пена. Он нацелил копье в коня. Когда жеребец перескочил через последнюю груду трупов, Зигмар отпустил гриву и спрыгнул на землю.
Скакун увернулся от копья, а Зигмар двумя руками замахнулся боевым молотом.
Когда Зигмар обрушил на предводителя орков молот, в его боевом кличе звучала родовая ненависть к зеленокожим.
Гхал-мараз опустился на голову Костедробителя, превратив ее в кровавую жижу. Зигмар подскочил к падающим останкам и нанес обезглавленному вражьему предводителю последний страшный удар пятками в позвоночник.
Вождь зеленокожих рухнул на землю.
Неистовыми и неотвратимыми ударами вождь унберогенов разметал приспешников предводителя орков. За какие-то несколько мгновений были убиты самые крупные и сильные орки, и Зигмар, весь с головы до ног вымазанный в крови, вознес к небесам победный клич.
Перед ним остановилась лошадь, и Зигмар поднял глаза на Вольфгарта, взирающего на него с изумлением и даже некоторым страхом.
— Они разбиты! — вскричал Вольфгарт. — Они бегут!
Зигмар опустил молот и огляделся, оценивая масштабы урона, нанесенного оркам.
Землю устилали сотни трупов зеленокожих. Жалкие остатки орды в беспорядке бежали. После смерти предводителя им больше не хотелось воевать.
— В погоню, брат! — яростно вымолвил Зигмар. — Настигни их и убей всех до единого.
Глава третья
Жертвоприношение Морру
Равенна любовалась тянувшимися к югу холмами, почти забывая о том, что туда, на войну и, быть может, смерть, отправились многие воины племени.
Внизу, на речной отмели, раскинулся Рейкдорф, приземистый и грубоватый, но все-таки родной. Без воинов высокие деревянные стены казались пустынными, и Равенна вознесла молитву к богам с просьбой о том, чтобы они позаботились о воевавших на юге мужчинах.
Заслонившись от солнца рукой, девушка пыталась разглядеть, не возвращаются ли домой всадники Рейкдорфа.
— Герреон, я их не вижу, — сказала она, оборачиваясь к младшему брату, который шел вместе с ней по изрытой колесами дороге, ведущей к воротам Рейкдорфа.
— Неудивительно, — фыркнул Герреон, поудобнее перемещая кожаную перевязь, в которой покоилась сломанная рука. — Лес-то дремучий. Они могут быть почти дома, а ты их не увидишь.
— Пора бы им вернуться, — заметила сестра, останавливаясь, чтобы пригладить темные волосы и перевязать ленту на голове.
Герреон тоже встал и сказал:
— Верно. А ведь я тоже должен был сражаться вместе с ними.
Равенна услышала горькие нотки в голосе брата и ответила:
— Да, я знаю, что и тебе пришел черед воевать, но все же рада, что ты остался.
Герреон встретился с сестрой взглядом, и она поразилась гневу, исказившему бледное лицо брата.
— Тебе этого не понять, Равенна. А ведь надо мной смеются. Я пропустил свой первый бой. Как бы ни был я храбр впредь, все запомнят, что в первый раз воевать я не пошел.
— У тебя сломана рука, — напомнила Равенна. — Ты не можешь сражаться.
— Знаю, только это не оправдание.
— Триновантес не даст тебя в обиду.
— Значит, придется брату-близнецу меня защищать, так?
— Нет, я не это хотела сказать.
Равенну утомила раздражительность Герреона, и она ушла вперед. Она любила обоих братьев, хотя Триновантес был спокойным, вдумчивым и сдержанным, а Герреон — шустрым и настолько красивым, что матери хорошеньких дочерей очень его опасались. Еще он частенько бывал жесток.
У Герреона были такие же блестящие черные волосы, как у сестры, и длинные, что было в обычае у унберогенов. Юноша весьма гордился своей шикарной шевелюрой и вообще так заботился о своей внешности, что на прошлой неделе Вольфгарт решил поддеть его и сказал, что он выглядит совсем как бретон-катамит. После чего Герреон в бешенстве бросился на обидчика.
Справиться со старшим по возрасту юношей он, конечно же, не смог, а потому тотчас полетел на землю со сломанным запястьем. Триновантес остановил брата, помешав ему наделать очередных глупостей, и под хохот Вольфгарта отвел к лекарю Крадоку, который вправил сломанную кость и наложил шину.
В результате, когда Зигмару пришло время заслужить щит и отправиться в бой с зеленокожими, Триновантес дал брату понять, что тот останется дома.
— Кому нужен воин, который не сможет усидеть на лошади и держать оружие? — мягко сказал он Герреону, и Равенна обрадовалась, потому что ей была невыносима мысль, что на войну уедут оба брата.
По дороге домой Равенна вглядывалась в лес за рекой, но ничего не увидела. В лучах вечернего солнца ярко вспыхивали лениво текущие воды реки, огибавшей Рейкдорф, и, несмотря на беспокойство, девушка невольно залюбовалась красотой природы.
С самого рассвета они с Герреоном помогали собирать урожай. Здоровой рукой брат орудовал серпом, а сестра носила на плече корзину. Работа была тяжелой; каждому жителю города приходилось трудиться в полях. Несмотря на скверное настроение брата, Равенна была рада, что они вместе. На войну Герреона не взяли, зато он мог работать в поле.
На сегодня труды остались позади, и девушка предвкушала отдых и горячий ужин. Урожай в этом году был отменный. С помощью новых насосов, которые под руководством гнома Аларика построил Пендраг, некогда скудные и истощенные земли сделались плодородными.
Амбары были полны, а излишки зерна с вооруженной охраной еженедельно отправляли на восток, чтобы обменять у гномов на оружие и доспехи. Ибо нет более искусных мастеров, чем горный народ.
Герреон догнал сестру и извинился:
— Прости, Равенна, я не хотел тебя рассердить.
— Я не сержусь. Просто устала и волнуюсь.
— С Триновантесом все будет в порядке, — заверил ее Герреон, в его голосе звучала гордость и любовь к близнецу-брату. — Он великий воин. Не такой первоклассный фехтовальщик, как я, но с топором он управляется отменно.
— Я за них всех тревожусь. За Триновантеса, Вольфгарта, Пендрага…
