Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
– Колдовство, говоришь? Настоящее? – Вихти разогнулся, кряхтя. – Помоги-ка ты мне дров нарубить, а я уж посмотрю, стоить ли тебя учить.
За столом, когда уже разожгли очаг и заварили мучную похлёбку, Инги таки не удержался:
– Я ведь заснул вчера, дедушка, вы уж извиняйте. Но ведь вы того и хотели, правда? А я маму увидел, взаправду. Как живую, даже ярче. На ней такая одежда странная была, будто шкура шерстью наружу, а вроде и не шкура. И золото. Сколько на ней было золота! А в руках бубен, вроде как из косточек сложенный…
Вихти сказал равнодушно:
– Это память крови. Ты помнишь то, что видели и делали твои предки. Так и твоя мать. Ты увидел её, когда она вспомнила дело женщин её рода. Лучше бы ей не вспоминать. – Он вздохнул. – Тут я виноват. После того, как я людей вывел, меня все патьвашкой посчитали, даже наши старики. Говорят, я видеть умею. Я и сам поверил, учился жадно, но мудрости не набрался. А Рауни такая смешливая росла, такая светлая, весёлая – всем на радость. И в руках её всё спорилось, и рукоделие всякое схватывала на лету. Глянет – и уже лучше старых мастериц умеет. Будто вспоминала, а не училась. И мне любопытно стало. Я к себе её часто звал. Ведь сам учился охотно, всех стариков обходил, и дальше хаживал, до самого Миклагарда, если по-вашему, с гостями торговыми. Стал я ей всё рассказывать и показывать, а она и рада, да и больше просит. Но как-то захожу в дом, а там дыма – не продохнуть. Печь коптит, в ней дрова сырые, и грибы поверх всякие. И колдовской гриб тоже. А она сидит, в огонь уставилась и губами шевелит, будто поёт про себя. Сколько ей годков тогда было? То ли тринадцать, то ли четырнадцать… Тогда испугался я. Выгнал её, наказал строго-настрого никогда больше так не делать, а она смотрит, глаза сонные такие, с поволокой, и чувствую – смеётся. И будто смотрю не на девчонку нашу, а на старуху страшную, смерть и зиму. С тех пор и пошло. – Старик покачал головой. – То лоси приходили к ней из лесу, а то и волки. Люди видели, я сам видел, своими глазами. То привороты стала делать, сильное зелье-лемби. Парни её бояться стали. Какая девчонка на кого укажет, того она и приворожит – и никто устоять не мог. Столько свадеб тогда сыграли – за пять лет столько не было. И у всех в первый же год дети стали рождаться. Слух пошёл: не только приворотами она занимается. Странно умирать люди стали, будто изнутри их гниль ела. Ко мне приходили – говорят, ведьма она, ты её усмири. А что я? Она по крови мне родная, и такая ласковая всегда была, так с ней тепло и тихо, и радостно, и не веришь ничему худому. Солнечное было у неё сердце. Но знаю – не зря люди говорили. На неё хмарь иногда находила – и лицо становилось серое, а глаза как колодцы. Плохо б дело обернулось, но тут явился твой отец. Он вдвоём с братом к нам пришёл, привёз много товара. Медь, соль, бусы всякие, стекло, сладкое заморское вино в подарок валиту. И много серебра. Она как глянула на отца твоего, – а тот высокий был, статный, волосы вороновым крылом, – и задрожала как птичка. Через неделю свадьбу сыграли и увёз её твой отец. Все радовались – счастью молодых, а больше тому, что Рауни теперь далеко, в земле нового бога. И я подумал по слабости своей: может, и вправду колдовская сила её утихнет там, сойдёт на нет, и матерью захочет Рауни быть, а не колдуньей. Но кровь её оказалась сильней. Скверные из твоего города шли слухи, ой скверные. Твой отец бился за неё с тремя дружинниками вашего ярла – и победил, хотя сам чуть не погиб.
– А мне никто не говорил про такое! – выкрикнул Инги. – Это же мой отец, а про такой подвиг мне никто не сказал!
– Не говорили, потому что ты б не обрадовался, всё узнав. И сейчас бы не подскакивал, если б ума хватило не перебивать старика, а послушать… Они с копьями были, а твой отец – всего лишь с мечом. Убили бы они его. Уже и сильно зацепили пару раз, когда прибежала Рауни – плохо ей бежалось, она уже тебя носила. Она сдула пыль с ладони, и те трое ослепли. А отец твой их зарубил.
– Это неправда! – крикнул Инги. – Не может быть!
– Может, сынок. Мне рассказал об этом твой дядя Хрольф. В этом самом доме, за тем же столом, где сейчас сидишь ты… Твой отец месяц после того болел, толком и не поправился. Рауни родила тебя – и умерла родами, как и мать её, Хийси. И забрала твоего отца с собой – так же, как Хийси забрала моего брата. Полгода не прошло, как сошёл он за ней в Туонелу. Вот и за тебя я боюсь, сынок.
Если в тебе кровь-то по-настоящему проснётся, ни тебе добра не будет, ни людям.
– А что плохого в том, чтобы много помнить и знать? – спросил Инги дерзко.
– Плохое в том, что не твои это знания, не тобой собранные, не твоей жизни это память. Это чужая чья-то душа приходит к тебе и отбирает твой рассудок и твою волю. Чего ж тут хорошего?
– Справится с этой волей чужой можно? Ну, чтоб память эту использовать, как свиток читают, и откладывать, когда не нужно?
– Если б мне знать. В моих жилах нет этой крови, я всего лишь смотрю со стороны. А из того, что я видел… лучше б человеку не знать такого. Свою жизнь надо прожить честно и с честью уйти к предкам. Мёртвым место среди мёртвых, а не в теле живых.
– Не верю я в лихо такое, дедушка. С чего бы? Не стану отказываться, что б моя кровь и род ни дали мне. Кровь предков не навредит – что это за родичи, если они своих предают?
– Помоги тебе боги, – сказал на это старик, вздохнув.
С того дня он начал обучать Инги. Показывать травы и объяснять их свойства, разъяснять, почему болеют люди и звери и как облегчать боль. Учил узнавать следы, различать свойства снега, читать в небе приметы скорой метели. Учил свойствам разных видов пищи и тому, как в дальнем походе не потратить зря съестное и не обессилеть. А главное, привёл его в кузню и показал ему таинство – рождение стали в багряно-жарком огне. Учился Инги легко, и в самом деле будто вспоминал, а не узнавал впервые. Охотно брался за всё, что бы ни поручал старик, но охотнее всего – за работу с железом. Нутром чувствовал, как живо, упруго стонет раскалённый брусок, когда молот выбивает из него шлак и уголь, как ложатся, сплетаясь, полосы, как шипит, остывая в снегу или в воде, калёное лезвие. Раньше смотрел на кузнецов с презрением да толикой суеверного ужаса. Чумазые, с загрубелыми руками, коротко стриженные, с подпаленными бровями и бородами – почти что смерды, день ото дня согнутые над тяжкой работой. А сейчас сам дневал и ночевал в кузне, даже поесть забывал. Тысячу раз делал и переделывал, проверял по оттенку сияния жар железа, обивал ноздреватую крицу, проковывал пластины. Неделями возился с глиной, месил и смешивал, чтобы, вылепив яйцо, спрятать в его серёдке мягкое железо, уложить в горн и, целыми днями не отходя от мехов, ровным жаром свершить великое чудо – из мягкой податливости сделать упругую, звонкую силу.
Так пролетела зима, и, едва сошёл снег, Инги в буйном нетерпении потащил старика искать руду. Колдун согласился без особой радости, но что поделать – железа такой чистоты и лезвий такой силы он в жизни не видывал. Уже на третьем месяце ученичества Инги выковал настоящий меч – валиту впору. Потому старик покорно поплёлся по болотам, показывая, где настоящая ржавь и можно искать комки руды, а где обманная грязь. А заодно – где трясина, а где обманчиво тряский, а на самом деле прочный и надёжный ковёр сплетшихся трав. Показывал, какая руда хороша – чёрная или жёлто-коричневая, а какая совсем никчемна и железо из неё выходит ломкое на морозе. Учил пробовать на вкус, отличать кислую, зряшную руду и по плотности судить – если камениста или глиниста, то годна, если рыхлая – нет.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
