Мы вошли в комнату, где было полно людей, и все хотели с ним поговорить: охрана раздвинула толпу, чтобы мы могли пройти в следующую комнату. Я расслышал, как он пробурчал, прежде чем отпустить своих людей: «Через пять минут я от него избавлюсь». Обращаясь ко мне, он произнес: «Полагаю, вы уже написали куда следует о нашей с вами сделке?» Я пробурчал что-то уклончивое. Резко переменив тон, он рявкнул: «Почтовая служба сообщает, что вы ни с кем не связывались. Я принял вас за человека слова; похоже, я ошибся». Чтобы избежать ссоры, я пропустил оскорбление мимо ушей и миролюбиво ответил: «Я по-прежнему не знаю, какую выгоду мне сулит эта сделка». Он коротко попросил меня выдвинуть свои условия. Я решил говорить откровенно, надеясь, что это несколько умерит его враждебность. «После подобного вступления моя просьба может показаться просто пустяшной», — и я улыбнулся, как мне казалось, обезоруживающей улыбкой. «Все до банальности просто: я полагаю, ваша гостья — моя старая знакомая, и я хотел бы с ней встретиться, чтобы окончательно прояснить этот вопрос». Я постарался не проявлять слишком большой заинтересованности.
Он ничего не сказал, но за его молчанием чувствовалась внутренняя борьба. Его отношение к нашей встрече явно изменилось, с тех пор как он предложил познакомить нас за обедом. Теперь я был почти уверен, что он не согласится на эту встречу.
Я вдруг вспомнил о времени и посмотрел на часы. Пять минут почти истекли. Мне совсем не хотелось дожидаться, пока охрана, выполняя приказ, выкинет меня вон, и я стал пробираться к выходу. Он дошел со мной до двери и взялся за ручку, не давая мне выйти. «Она неважно себя чувствует, любая встреча ее волнует. Я спрошу, готова ли она с вами увидеться». Теперь-то я уже был уверен, он не допустит этой встречи. Я снова посмотрел на часы. Осталась одна минута. «Мне действительно пора. Я уже и так отнял у вас слишком много времени». Его неожиданный смех застал меня врасплох; он, должно быть, понимал, что происходит у меня в голове. Настроение его изменилось, он стал вести себя непринужденно. Я снова на мгновение испытал смутное чувство некой внутренней близости между нами. Он открыл дверь и что-то приказал стоящим за ней солдатам, те отдали честь и зашагали по коридору, стуча ботинками по полированному паркету. Он повернулся ко мне и, как бы демонстрируя свою добрую волю, произнес: «Если хотите, можем пойти к ней прямо сейчас. Но сначала мне нужно ее подготовить».
Он отвел меня в переполненную приемную, где на него тут же нахлынула толпа ожидающих аудиенции. Тем, кто поближе, он улыбался и говорил что-то доброжелательное, потом, повысив голос, извинился перед всеми за то, что заставил ждать, попросил потерпеть еще несколько минут и пообещал, что всех примет и должным образом выслушает. После чего прогремел на всю комнату: «А почему не слышно музыки? — и строгим тоном добавил, обращаясь к подчиненному: — Вам известно, что эти люди — мои гости. Уж если им приходится ждать, мы, по крайней мере, должны постараться их развлечь». Звуки струнного квартета начали заполнять пространство и, когда мы вышли, последовали за нами.
Он вел меня мимо стоящих вдоль стен охранников, быстро шагая по извилистым коридорам, бегом преодолевая лестничные пролеты. Я изо всех сил старался поспевать за ним. Он был в значительно лучшей форме, нежели я и, оглядываясь, посмеивался, ускорял шаг, явно получая удовольствие от демонстрации физического превосходства. Я не слишком доверял его неожиданному добродушию. Но его крепкое, атлетическое тело, широкие плечи и гибкая узкая талия вызывали во мне восхищение. Коридоры, казалось, не кончатся никогда. Я выдохся, в итоге ему пришлось меня ждать, стоя на верхней площадке очередной короткой лестницы. Площадка была в глубокой тени, я смог различить прямоугольный проем двери и сообразить, что ступени ведут только в одну комнату.
Он велел подождать, пока он объяснится с девушкой, и добавил с недоброй ухмылкой: «У вас есть время немного отдышаться. — Взявшись за дверную ручку, он продолжил: — Надеюсь, вы понимаете, решение зависит исключительно от нее. Если она предпочтет не встречаться с вами, я ничего не смогу поделать». Он без стука открыл дверь и исчез внутри.
Я остался один, угрюмый и раздраженный. Он обвел меня вокруг пальца. Мне нечего было ждать от разговора с ней в его присутствии. Скорей всего, никакого разговора вообще не будет; либо она сама откажется меня видеть, либо он запретит ей. В любом случае я не хотел объясняться в его присутствии.
Я прислушался, сквозь звуконепроницаемые стены не доносилось ни звука. Через некоторое время я спустился и стал бродить по темным коридорам, пока мне не встретился слуга, указавший дорогу к выходу. Полоса везения, очевидно, закончилась.
Пять
Окно моей комнаты выходило на пустырь, где никто никогда не появлялся. Жилых домов не было, лишь развалины, унылые снега, воды фьорда, еловый лес, горы. Никаких красок, только однотонные оттенки — от черно-серого до мертвенно-белоснежного. Безжизненная в своем покое вода, повсюду ряды черных дерев, словно выстроившиеся солдаты в унылой униформе. Вдруг что-то мелькнуло, красно-синий крик в однотонной серой тишине. Я схватил пальто и, натягивая его на ходу, поспешил к двери; остановился, передумал, вернулся к наглухо закрытому окну. Мне удалось поднять раму, я вылез на улицу, встал на груду обломков, и, отдернув пальцы, захлопнул окно. Поскальзываясь на подмерзшей траве, побежал вниз по склону. Это был кратчайший путь, к тому же я не попался на глаза хозяйке, которая, подозреваю, следила за моими передвижениями. На узкой, идущей по краю фьорда тропинке не видно было ни души, но человек, за которым я погнался, не мог уйти далеко. Тропинка уходила в лес. Под часто растущими деревьями, чьи черные ветви переплетались с густым подлеском, сразу стало темней и холоднее. Находись рядом со мной хоть двадцать человек, я бы их не заметил, но я прекрасно видел, как серое пальто призраком мелькало меж елей и порой проглядывала его клетчатая подкладка. Голова была непокрыта: светлые волосы поблескивали, как серебряный огонь, как ignis fatuus[1], мерцающий в лесу. Она спешила изо всех сил, желая поскорее выбраться из ельника. В лесу она всегда чувствовала себя неспокойно, он представлялся ей полным тайн и коварства. Растущие слишком близко друг к другу деревья лишали ее сил, превращаясь в сплошную стену. Было уже поздно, солнце село, она зашла в самую чащу — нужно поскорей возвращаться. Она попробовала разглядеть сквозь деревья фьорд и, не сумев, потеряла самообладание, испугалась внезапно и сильно; мысль о том, что ночь застанет ее в лесу, ужасала.
Она жила в атмосфере, пропитанной страхом; если б когда-нибудь она познала доброе к себе отношение, все было бы иначе. Деревья, казалось, угрожали, таили злой умысел. Всю жизнь она воспринимала себя как приговоренную жертву, и вот лес стал злой силой, готовой ее истребить. В отчаянии она попыталась было бежать, но споткнулась о невидимый корень и чуть не упала. Ветки цеплялись за волосы, тянули назад, и, отпуская, жестоко хлестали. Меж черных иголок сверкали ее серебряные вырванные пряди; они станут метками, по которым пойдут ее преследователи, следами, ведущими к жертве. Она наконец выбежала из леса, но лишь для того, чтобы упереться в поджидающий ее фьорд. От воды поднималась зловещая эманация, нечто первобытное, дикое, требующее жертв, жадное до человечины.
