Эту историю Антон слышал много раз, и все время требовал от мамы подробностей. Мама добросовестно пересказывала эпопею с утратой часов от Менжинского, парткомиссией, рывком в Москву и чудесным спасением, добавляя все новые и новые детали.
А когда Антон стал постарше, он полез на верхнюю полку книжного шкафа в кабинете, где стояли книжные раритеты, пылившиеся там много лет. Это были книги на латыни и греческом, по римскому частному праву, матери они были без надобности, да и располагались они почти под потолком, к слову – четырехметровым, поэтому их никто никогда на памяти Антона не доставал. Что уж его так завлекло в этих книгах, он и сам не помнил. Притащив стремянку, он убедился, что даже с лестницы ему до книг не дотянуться. Поэтому он соорудил сложную конструкцию из слоя томов Большой Советской энциклопедии на полу, что позволило приподнять стремянку на тридцать сантиметров, а также из положенного на верхнюю ступеньку стремянки ватного одеяла и маленькой банкетки, уцепился за верхнюю полку и как скалолаз повис на ней, дотянувшись до вожделенных томов.
Спуститься с грузом в руках не было никакой возможности, поэтому он, поколебавшись (не привык к такому неуважительному обращению с книгами), сбросил интересовавшие его талмуды вниз.
Они, наверное, так грохнули на весь дом, что мать услышала и прибежала в кабинет. Потом она сама говорила, что чуть в обморок не упала, завидев сына под потолком, но не издала ни звука, пока он обезьяной не спустился вниз с шаткой конструкции.
Они вместе сели на корточки вокруг пыльных раритетов, чихая от их запаха, Антон с трудом поднял с полу и открыл один из увесистых томов – и застыл, пораженный: страницы внутри книги были затейливо вырезаны, образуя углубление-тайничок, в котором лежало что-то небольшое, завернутое в папиросную бумагу. Антон быстро глянул на мать, она, ни слова не говоря, отобрала у него книгу и вытащила клад. Осторожно развернув упаковку, она ахнула. На ее ладони лежали тяжелые круглые часы с красной звездой на циферблате. Перевернув металлический кругляш, они с Антоном, сблизив головы, прочитали гравировку: «Михаилу Ивановичу Урусовскому от Председателя ОГПУ Менжинского, 1932».
Мать изменилась в лице; с часами в руках она сидела на полу, глядя куда-то в пространство; потом встряхнула головой и тихо сказала:
– Значит, не потерял он их.
– Не потерял? А что, мама? – с любопытством спросил Антон, переводя глаза с неподвижного материного лица на гравированные часы.
– Он просто не хотел их носить. Он и мне говорил, что заключенные, которые строили Большой дом, были хорошими людьми, патриотами, посаженными в тюрьму несправедливо, по навету.
Антон задумался.
– Но твой дед же все равно в этом участвовал, – полувопросительно сказал он. – Добровольно пошел на такую работу...
Мать с тем же отсутствующим видом свободной рукой потрепала Антона по голове.
– Тебе пока еще не все понятно, – проговорила она. – Там тоже можно было оставаться честным человеком, хотя это и было труднее, чем остальным.
– Как это? – Антону действительно это было непонятно.
– Потом, Антошка, разберешься. Почитаешь книги, подумаешь, наберешься опыта...
Антон забрал у матери часы и поднес к глазам. Какие же они тяжелые, удивился он; металл от его дыхания запотел, и ему показалось, что часы ожили. Но стрелки стояли на месте, и времени, конечно, не показывали.
– А может, он не сам их спрятал? – предположил он, взвешивая часы в руке. Металл приятно холодил ладонь, и вообще они так удобно легли в его руку, что ему не хотелось уже выпускать их.
– А кто? – холодно переспросила мать. От вопроса у нее мгновенно изменилось настроение.
– Ну, кто-нибудь. Специально, чтобы получилось, что он часы потерял, и его за это репрессировали, – Антон сам удивился своей догадке.
– Ты думай, что говоришь, – мать легонько шлепнула его по затылку. – Сюда часы мог спрятать только он сам или близкий человек, живущий в доме.
По мере того, как мать говорила, тон ее становился все более жестким. Она забрала у Антона часы, аккуратно – Антону показалось, что она все это делает машинально, – завернула их в папиросную бумагу, уложила обратно в вырезанный в книге тайничок и, поднявшись с колен, унесла куда-то книгу.
Надо ли говорить, что после этого Антон по листочку перетряс каждое пыльное издание на полках в кабинете, но больше ничего интересного не нашел, правда, долго отказывался верить в тщетность своих поисков.
Он, конечно, искал тайник с забытым кладом, вроде этих именных часов, и совсем не обратил внимания на зажатый между книгами на верхней полке пожелтевший плотный конверт, в котором лежали чьи-то письма, написанные лиловыми чернилами, пером, рвущим разлинованную бумагу. Обнаружив, что там письма, он даже не стал разбирать убористый почерк, заполнявший хрупкие от времени страницы, отметил только, что буквы были острыми и сжатыми, и располагались отвесно, что, по мнению графологов, говорило об амбициозности пишущего. В конверте, кроме писем, было еще несколько фотографий, с точки зрения двенадцатилетнего Антона, совсем неинтересных: какая-то женщина в старинной одежде – длинном платье с закручивавшимися вокруг бедер фалдами и в шляпе с широкими полями, которые бросали тень на лицо, на фоне высокого зеркала в затейливой раме; и еще был снимок прадеда, адвоката Урусовского, рядом с той же женщиной, но и на этой фотографии ее лица не было видно. Фотографии, как и письма, тоже пострадали от времени – потускнели и потеряли контрастность.
Одно было понятно – это совсем не прабабушка. Фотография прабабушки, с одухотворенным лицом и гладко зачесанными волосами, висела в кабинете, прямо напротив портрета ее мужа. И на кладбище, где прадед был похоронен вместе с прабабушкой, их фотографии тоже были рядом на могильной плите. Вообще Антон все знал про своих предков, от мамы и бабушки он в детстве слышал подробные рассказы про историю семьи. Прабабушка работала в школе, одевалась в строгие пиджаки и не могла носить такую легкомысленную шляпу и юбки, лепестками завивающиеся вокруг ног.
Но тогда, когда он разглядывал эти странные фотографии, какая-то чужая женщина рядом с родным прадедом его совсем не впечатлила. Мало ли...
По малолетству он быстро забыл об этом инциденте.
А теперь вспомнил.
8
Антона даже пот прошиб, сердце заколотилось, и подступила тошнота. Он откинулся на подушку и закрыл глаза, мучительно вспоминая, ту ли даму со старинных фотографий он увидел вчера в зеркале. Какой он был идиот! Поди знай теперь, куда он засунул тот конверт с письмами! Стиснув зубы, он пристукнул кулаком по краю кровати. О том, чтобы сейчас предпринимать поиски, не могло быть и речи – голова кружилась, и любое усилие доставляло мучения. Скорей бы мать вернулась из универа, может, она знает, где конверт.
А вдруг его давно выбросили? Нет, не может быть; у них дома в книжных шкафах лежат даже папки с набросками речей выдающегося адвоката Урусовского, датированные началом двадцатого века, – 1909 и 1910 годами, так что письма и фотографии должны быть неприкосновенны. А если все-таки?.. Конечно, лазать по укромным уголкам других членов семьи у них было не принято, но все же с тех незапамятных времен Антон так ни разу и не наткнулся на счастливым образом обретенные наградные часы. Куда же она так их запрятала, несмотря на то, что времена репрессий давно прошли, и положи она эти часы на видное место, никому бы это ничем не грозило.
