1
Солнечный луч, робко заглянувший в комнату, коснулся края высокого зеркала в резной раме и нежно озарил и без того прекрасное лицо женщины, надевавшей перед зеркалом шляпу с широкими полями. Шляпа бросила тень на лицо, и глаза женщины скрылись в этой тени. А губы растянулись в яркой улыбке – женщина была явно довольна тем, что увидела в зеркале.
Мужчина в дорогом костюме, прислонившись к косяку двери, любовался ее отражением. Она поймала его взгляд в зеркале и улыбнулась еще обольстительнее.
– Мишель, – сказала она по-французски, – как странно! Я ухожу к вам от мужа – и не испытываю никакой жалости к Николя. Вот чего мне жаль по-настоящему, – так это моего зеркала. Моего лучшего друга, который никогда не говорил мне гадостей, а только льстил мне... – и она ласково погладила резной завиток рамы из красного дерева.
– Анна, милая, – ответил мужчина тоже по-французски, не меняя позы, – вы станете женой успешного адвоката, и у вас будет все, что захотите, и столько зеркал, сколько вам будет угодно. Хотите настоящее венецианское?
– Нет, Мишель, вы не понимаете, – женщина покачала головой, не отрывая глаз от своего отражения. – Это особенное зеркало. Говорят, что оно стояло во дворце Медичи. Представляете? Великие авантюристы и отравители, куртизанки и принцессы дарили ему свои взгляды, а оно жадно впитывало их. Мне кажется, что оно все про меня знает, да и не только про меня. Про всех, кто когда-либо в него смотрелся... Вот и про вас...
Она повернулась к мужчине, и ее темные глаза таинственно блеснули из-под полей шляпы. Мужчина подошел к ней и поцеловал ее в плечо. Женщина чувственно вздрогнула, их взгляды снова встретились в глубине зеркала. За окном прогрохотала конка.
– Вы фантазерка, Анна. Что про меня? – лениво спросил мужчина.
– Помните, на Новый, 1909, год? Вы вошли неожиданно, а я поправляла прическу?
Наши глаза встретились в зеркале, вот как сейчас, помните?
Ее глаза в зеркале настойчиво блестели, гипнотизируя мужчину. Или это блестело зеркало?
– Я никогда не думала, что между нами может быть роман. Но вы вошли, посмотрели в зеркало, наши глаза встретились, и я вдруг поняла, что полюблю вас.
– Вы фантазерка, – повторил мужчина, целуя ей руку. И подумал, что когда она смотрит на него вот так, из зеркала, он почему-то теряет голову. И вспомнил, что влюбился в нее, мгновенно и смертельно, именно тогда, когда встретил в зеркале ее глаза. И не хотел говорить ей о своей любви, пока они снова не оказались у этого зеркала; но стоило ему заглянуть в ее отражение, как признание само сорвалось с языка.
Ему захотелось увести ее от зеркала как можно быстрее, но он почему-то медлил.
– Хотите, я поговорю с Николаем, чтобы он отдал вам это зеркало? – спросил он женщину, обняв ее сзади. Они стояли, медленно покачиваясь, и ему казалось, что зеркало втягивает их в себя. Туда, в мутное зазеркалье. И Бог его знает, что с ними будет там, в зазеркалье. А возврата оттуда нет...
2
– Вы отрицаете очевидные вещи. Это бессмысленно, – Антон поиграл скулами и небрежным движением поправил галстук. На столе перед ним лежали неопровержимые улики, которыми он сейчас припрет к стене этого негодяя.
Волосатый убийца с окровавленными руками скорчился на стуле под пристальным взглядом следователя.
– Пишите, – хрипло выдавил он.
Антон еле заметно, краешком губ улыбнулся и перевернулся на другой бок.
– Антошенька, – сказал мамин голос, – вставай, маленький, у тебя сегодня первый рабочий день на новом месте.
– Угу.
– Не «угу», а вставай.
Мама погладила русые вихры сына, разметавшиеся по подушке.
– Да-да, – отозвался Антон. Ритуал был проверен годами; в первые сладкие минуты после того, как мамин голос врывался в сон, Антон на все отвечал «да», со всем соглашался, продолжая находиться в дреме. Мама присаживалась на край постели, ласково теребила его за уши, за волосы, даже за нос, но он еще пребывал в сонной неге. Мама щелкала его по лбу, требовала встать немедленно, Антон соглашался и сладко дрых дальше. Мама сердилась, угрожала принести холодной воды и облить его, Антон открывал глаза, и мама таяла.
Убедившись, что сын проснулся, мама уходила на кухню, откуда уже давно призывно пахли оладьи. Антон кряхтя садился на своем диване, опускал ноги на старую облезлую овечью шкуру, работавшую у него в комнате прикроватным ковриком, набрасывал халат и плелся на запах завтрака. С закрытыми глазами хватал с тарелки верхнюю, самую горячую, лепешку, получал от мамы дежурный шлепок, направлявший его в ванную, и после утреннего туалета уже на законном основании садился за стол.
Вот и сейчас Антон поплелся на кухню, еще не вполне бодрствуя. Но вдруг вспомнил, что сегодня – первый день его работы в прокуратуре, следователем, и сон слетел. Он отхлебнул из кружки горячего чаю, заботливо налитого мамой, обжег язык и сердито потряс головой. Мама вошла в кухню и, запахнув халат, присела на угловом диванчике, задумчиво рассматривая Антона. Он поморщился: его иногда раздражало, когда мама наблюдала за тем, как он ест. Мама словно почувствовала его недовольство, со вздохом поднялась и вышла.
Из коридора донеслось треньканье телефона и сердитый мамин голос:
– На семнадцатое марта? Следующего года? А у нас июнь на дворе. Потрясающе. А вас не должно волновать, какая у судьи загрузка. У вас есть конституционное право на доступ к правосудию в разумные сроки. Миленький мой, Страсбургский суд – это не Всемирная лига сексуальных реформ; чтобы туда обратиться, надо для начала исчерпать все эффективные меры внутригосударственной правовой защиты...
Антон поежился. Когда мама говорит таким тоном, ему хочется уменьшиться в размерах и забиться в норку. Можно себе представить, в какой трепет она ввергает своих студентов; впрочем, студенты ее обожают. Слава Богу, с Антоном мама давно уже перестала так разговаривать. А когда-то, в пору буйного отрочества, общалась с ним только так. Голоса никогда не повышала, но могла спокойно сказать что-нибудь воспитательное, посмотреть как-то по-особому, и пожалуйста: мурашки по коже бегали, и хотелось сделать все как надо, лишь бы выскочить из-под испепеляющего взгляда. Гипнозом она, что ли, владеет?..
В пятнадцать лет Антон задал себе вопрос: любит ли он маму? Долго размышлял и решил, что не знает точно, любит ли, но если ее вдруг не будет, то для него тоже все кончится.
В тот период он активно самоутверждался, все время что-то доказывал миру... А когда немножко повзрослел, до него дошло, что самоутверждался он в основном перед матерью, и одной ей доказывал, что он личность; друзья его попытки обозначить свое место под солнцем быстро пресекали, да им и неинтересно было. Только мама терпела его выходки, а ему она тогда казалась врагом номер один...
