К тому времени, когда Тонио исполнилось четырнадцать,Марианна уже никогда не вставала с постели раньше полудня. Часто онасказывалась «слишком уставшей», чтобы петь, и он был рад услышать это, потомучто видеть, как она, спотыкаясь, тащится по комнате, было для него невыносимо.Ей хватало ума большую часть времени проводить в постели, где, утопая в белыхподушках, с изможденным лицом и блестящими глазами, она слушала концерты,которые он для нее устраивал.
Стоило сгуститься сумеркам, она становилась раздражительнойи непредсказуемой. Конечно, она не хотела выезжать в «Пиета». А почему она,собственно, должна была туда стремиться?
— Знаешь, — сказала она как-то вечером, —когда я жила там, меня знали все. Обо мне говорила вся Венеция. Гондольерытвердили, что я — лучшая певица во всех четырех школах, я — лучшая, кого оникогда-либо слышали. «Марианна! Марианна!» — мое имя знали в гостиных Парижа иЛондона. И в Риме! Как-то летом мы плыли на барже вниз по Бренте. Мы пели вовсех виллах, а потом танцевали, если нам этого хотелось, и пили вино со всемигостями...
Тонио был потрясен.
Лина умыла и причесала ее, как будто она была ребенком, иналила ей вина, чтобы успокоить, а потом отвела его в сторону.
— Да так прославляют всех консерваторских девиц! Ничегоэто не значило, не будь дурой! — проворчала она. — Да и сейчас ведьвсе то же самое, спроси Бруно. Гондольеры любят девушек, хоть знатных дам,которые должны выйти замуж за патрициев, хоть самых безродных подкидышей. Этосовсем не то, что стоять на сцене ради любви небес. Почему ты так смотришь?
— Я должна была выйти на сцену! — внезапно сказалаМарианна.
Она резко отшвырнула покрывала и мотнула головой. Волосырассыпались у нее по плечам.
— Помолчи! — прикрикнула на нее Лина. —Тонио, погуляй-ка немного.
— Нет, почему это он должен уходить! —рассердилась Марианна. — Почему ты всегда отсылаешь его?! Тонио, спой! Мневсе равно, что ты споешь, спой то, что хочешь сам. Я должна была сбежать соперным театром, вот что я должна была сделать! А ты должен был жить в фургонахи играть среди декораций и реквизита! А теперь... Да ты только посмотри насебя! Его превосходительство Марк Антонио Трески!
— Это чистое безумие, — сказала Лина.
— Чего ты не знаешь, моя милая, — вскричалаМарианна, — так это того, что больницы для умалишенных плодят безумцев!
* * *
Это были ужасные времена.
Когда приехала Катрина Лизани, Лина удержала ее от встречи сМарианной, сославшись на какой-то не слишком внятный диагноз, а когда однаждыутром нанес свой редкий, хотя и регулярный визит в женины покои Андреа Трески,его остановили под тем же предлогом.
Тогда Тонио впервые всерьез собрался улизнуть из дома.
Город был возбужден приготовлениями к самому главномувенецианскому празднику — дню Вознесения, когда дож выходил в лагуну навеликолепном позолоченном корабле «Буцентавр» и бросал в воду церемониальноекольцо, символизирующее его брак с морем и господство Венеции над ним. Венецияи море, древний и священный союз. Тонио тоже находился в приятном предвкушении,хотя и знал, что увидит не больше, чем сможет ухватить его взгляд с крышипалаццо. И когда он теперь думал о двухнедельном карнавале, который должен былпоследовать за праздником, и об участниках маскарада на улочках и набережных,где маски надевают даже на младенцев и все бегут, бегут на площадь, емустановилось не по себе от ожидания и чувства обиды.
Более усердно, чем когда-либо, собирал он теперь маленькиеподарки, которые можно было ночью кинуть уличным певцам, чтобы те задержалисьпод его окном. Он нашел сломанные золотые часы, завернул их в дорогой шелковыйплаток и швырнул им. Эти люди не знали, кто он.
Иногда спрашивали об этом в песне.
Однажды ночью, когда Тонио чувствовал себя особеннонесчастным, а до дня Вознесения оставалось всего две недели, он пропел в ответ:«Я тот, кто любит вас этой ночью больше, чем кто-либо другой в Венеции!»
Его голос отразился от каменных стен. Он был напряжен дотакого предела, что чуть не рассмеялся, но продолжал петь, вплетая в песню всеизвестные ему цветистые стихи во славу музыки, пока вдруг не осознал, чтосмешон. И все же испытывал волшебное чувство. И даже не заметил воцарившеесявнизу молчание. А когда в узком переулке раздались аплодисменты, неистовыехлопки и крики, он покраснел от смущения и сдерживаемого смеха.
А потом оторвал от камзола пуговицы с драгоценными камнями икинул певцам.
* * *
Но иногда певцы приходили, когда было уже очень поздно. Аиногда не приходили совсем. Может быть, им поручали петь серенады дамам, аможет, они пели для влюбленных парочек на канале, он не знал. Сидя у окна,положив руки на влажный подоконник, Тонио мечтал о том, чтобы найти тайную,никому не известную дверь и уйти с ними. Он мечтал о том, как было бы хорошо,если бы он не был богат, не был патрицием. Лучше бы ему быть уличныммальчишкой, свободным петь и играть на скрипке всю ночь, посылая дивные звукина все четыре стороны этой тесной каменной страны — той волшебной страны,которой был его город, громоздящийся вокруг него.
* * *
И все же в душе у Тонио нарастало предчувствие: что-тодолжно случиться.
Впрочем, как ему казалось, хуже того, что есть, уже ничегобыть не могло.
И вот однажды после обеда Беппо по глупости привелАлессандро, главного певца собора Сан-Марко, послушать, как Тонио поет дуэтомсо своей матушкой.
Кажется, незадолго до этого Беппо появился на пороге спальниМарианны и спросил, позволит ли она такой визит. Беппо страшно гордился голосомТонио, а Марианну обожал как ангела.
— Конечно, приводи его в любое время, — веселосказала она. В этот момент она распивала уже вторую в этот день бутылкуиспанского сухого вина и бродила по комнате в халате. — Приводи. Я будурада повидать его. Я станцую для него, если хочешь. Тонио может сыграть натамбурине; мы устроим отличный праздник.
Тонио был оскорблен и унижен. Лина уложила хозяйку впостель. Конечно, Беппо должен был понять: ведь он стар и мудр. Учитель ничегоне сказал, лишь сверкнули его маленькие голубые глазки, а несколько дней спустяАлессандро уже стоял в музыкальной гостиной в роскошном бархатном кремовомкостюме и зеленом жилете из тафты. Было очевидно, что он чрезвычайно рад этомуприглашению.
Марианна крепко спала при поднятых шторах. Тонио предстоялоразбудить горгону Медузу.
Пробежавшись гребнем по волосам и надев лучший костюм, он водиночестве отправился к Алессандро и пригласил его войти в дом, словно былздесь хозяином.
