Ты пойман плотоядным цветком, заперт в его чашечке, а еще хуже то, что рядом находится хищное ядовитое насекомое, оно вьется вокруг и мучает тебя, и сбежать от него некуда. Поль понимал, что близок к срыву. Только мысль о том, что Лиргисо этого и добивается, помогала ему держать себя в руках. Он отошел, сел в свое кресло, но Живущий-в-Прохладе последовал за ним и устроился напротив.
– Когда я был ребенком, меня чуть не убила кхейгла, – сообщил он с доверительной улыбкой. – Они очень заботливые матери, но лишь до тех пор, пока ребенок не достигнет десятилетнего возраста. Потом инстинкт отключается, и детей у них забирают, чтобы не вышло беды. Мне было почти десять, и я тогда едва не погиб. Двух других детей она у меня на глазах убила, третьего серьезно покалечила. Это самое острое впечатление моего детства. Конечно же, не единственное. Позже меня изнасиловал директор школы, где я учился, но это случилось, когда я уже был подростком. Признаться, я сам же его и спровоцировал – мне отчаянно хотелось приобщиться к этой стороне жизни… а кроме того, после инцидента я мог рассчитывать на поблажки, которые другим ученикам и не снились. Какую из этих историй тебе рассказать – про кхейглу или про директора школы?
– Про кхейглу, – мрачно сказал Поль.
Отвечать «никакую» не имело смысла, все равно Лиргисо не оставит его в покое.
– Эта кхейгла была моей матерью. В моем сухрамьяллу, – Лиргисо и это слово произнес с характерным для лярнийской речи музыкальным переливом, – было пять энбоно, трое из них с дефектами, означающими смертный приговор для новорожденного, и одна мертворожденная кхейгла. Обычная печальная статистика. Впрочем, бывает и так, что во всем сухрамьяллу нет ни одного нормального младенца. Сухрамьяллу – это непереводимо. Такие слова, как «выводок» или «помет», не подходят, поскольку речь идет не о животных, а о детях высокоразвитой расы.
Лиргисо рассказывал очень живо и сопровождал повествование иллюстрациями; энбоно – раса прирожденных рисовальщиков, и даже после смены тела эта способность осталась при нем.
Он быстрыми штрихами набрасывал на вырванном из блокнота листке очередную картинку и клал на столик перед Полем. Рисунки были черно-белые, но Лиргисо не забывал упомянуть о красках и запахах, так что Поль словно видел наяву громадное изжелта-белое кольцевидное здание, в котором жили кхейглы с маленькими детьми; песчаные пляжи и теплые оранжевые бассейны в необъятном, как поле стадиона, внутреннем дворе под зеленоватым небом; старую каменную галерею с вазами в нишах в восточной части двора. Воздух там был густой, сладковатый, и жизнь в буквальном смысле слова бурлила: бегали, плескались в бассейнах и шумели дети, кричали на них и друг на друга кхейглы, суетились чливьясы-рабы – темнокожие низкорослые существа с гребнями вдоль спины.
Климат на Лярне жаркий и влажный, штукатурка там долго не живет – на ней появляются извилистые трещины, похожие на уводящие в запредельное царство хаоса тропинки, а также пестрые кляксы мха-стеноеда. В тот день несколько чливьясов заново штукатурило стену неподалеку от бассейна, в котором нежились кхейглы – те сидели в воде так, что плечи едва выступали наружу, и алмазные подвески на их гребнях отливали зеленым, сверкая в лучах Изумрудного солнца. Вот, посмотри, как это выглядело…
Поль с любопытством смотрел на картинки, но расслабиться себе не позволял. Лиргисо из кожи вон лезет, чтобы наладить отношения; он умеет и заинтересовывать, и очаровывать, однако на Поля его приемы не действовали – и это была одна из причин, почему Живущий– в-Прохладе так безжалостно изводил его насмешками.
Пусть Лиргисо утверждал, что видит Поля насквозь, на самом деле он даже близко не представлял, что это такое. Для того чтобы видеть других насквозь – видеть суть сквозь все иллюзорные оболочки – надо быть «сканером». Лиргисо заэкранирован, поэтому сейчас его нечеловеческим зрением «сканера» не увидишь, но Поль знал, как он выглядит, и этого знания хватало, чтобы не попадаться на его обаятельные уловки.
На новой картинке стайка детей-энбоно утащила у чливьясов ведро штукатурки (оно небольшое, иначе маленькие тщедушные рабы не смогли бы его поднять), и те растерянно смотрят вслед: отнимать ведро нельзя, ведь это юные господа!
На следующем рисунке дети швыряют комки вязкой массы в кхейгл, отдыхающих в бассейне. Обычная шалость, кхейглы в таких случаях не сердятся. Но… Это уже достаточно большие дети. Как раз тот возраст, когда кхейгла, повинуясь заложенной природой программе, перестает воспринимать ребенка как детеныша. И вот одна кхейгла, которой залепили комком штукатурки в гребень, выскакивает из бассейна и бросается к детям.
Те отбегают – веселая игра! – а кхейгла бьет первого попавшегося кулаком по голове. Он падает, и тогда она бьет его ногой, так что слышен хруст костей. Остальные кидаются наутек: происходит такое, чего раньше не бывало, непонятное, страшное. Трое маленьких энбоно помчались в сторону галереи в восточной части двора, вот за ними-то кхейгла и погналась.
– …Там была глубокая ниша, и в ней стояла ваза величиной со взрослого чливьяса – около метра в высоту. Видишь, вот такая… Глубина за вазой достаточная, чтобы кхейгла до тебя не дотянулась. Я забрался в нишу и остался жив, единственный из троих. А ты бы на моем месте не уцелел… Не потому, что не успел бы добежать, но ты бы наверняка пропустил вперед кого-нибудь другого, – Лиргисо смотрел на Поля с грустной усмешкой превосходства. – Я добежал вторым, оттолкнул товарища, который опередил меня, и забрался в нишу, а он – следом за мной. Третьего ребенка, самого медлительного, кхейгла схватила. Она швырнула его на песок и топтала до тех пор, пока он не перестал пищать и шевелиться. Ладно уж, это рисовать не буду… Потом она вытащила из ниши второго и размозжила ему голову, ударив о стенку, а после попыталась достать меня, но ей не хватило нескольких сантиметров. Как сейчас вижу ее большую руку с длинными когтями, золотисто-розовыми, как плоды лекки. Один коготь был слегка искривлен, а второй сломан в недавней драке с другой кхеглой, и еще они были измазаны свежей кровью. Она рычала и ругалась так, как обычно ругаются кхейглы – выкрикивала бессмысленные односложные слова. Потом кто-то позвал ее и бросил на песок нифту – лакомство с добавлением успокаивающего снадобья, кхейглы его любят. Она схватила угощение и начала есть, а обо мне забыла.
Последняя картинка: в арке ниши, за силуэтом вазы, умиротворенная кхейгла держит надкушенный шарик вроде того, что иерархи дали Мьясхон.
– Поль, я был потрясен, – все с той же грустной усмешкой продолжал Лиргисо. – Спокойно созерцать смерть, причинять другим боль и получать от этого удовольствие, терпеть боль и при этом улыбаться – всему этому я научился позже, а тогда я сидел в нише и плакал – от страха, от жалости к себе и к растерзанным товарищам по играм, оттого, что кхейгла-мать вдруг перестала быть доброй. На следующий день и меня, и других подросших детей забрали из обители кхейгл и отправили в школу. Тот ребенок, которого кхейгла поймала около бассейна, не умер, но остался калекой – он достиг возраста, когда у юных энбоно в Могндоэфре удаляют бугорки тейну, чтобы вживить на их место драгоценные камни, и ушел во Фласс, поскольку у него не было будущего.
