знала времени, когда зверя бы не было рядом. Не могло ли это означать, что она была его порождением, его уменьшенной копией – одной из миллионов тех, кто на вид грустен и нежен, но только и ждет минуты, чтобы выпустить когти и зубы и сожрать того, кто не ответил тебе взаимностью? Мысль эта так укрепилась в М., что она иногда ловила себя на том, что изучает в зеркале свои руки: не начала ли пробиваться понемногу рыжая шерсть пониже локтя.
Поезд и так плыл медленно, как во сне, да еще и останавливался на каждой станции, и выходили из него больше, чем входили. На полустанках неистово цвели неведомые кусты, похожие по виду на бузину, но перекипавшие вместо белого багровым, пышной пивной пеной, сползавшей по зелени вниз, почти к самой земле. Попадались агитационные плакаты, призывавшие к осторожности, старые, словно в этих краях их не меняли с семидесятых годов, когда М. была маленькая и разглядывала на пригородной станции точно такие же, с померкшими яркими красками и человеком, падающим с перрона под поезд спиной вперед. В какой-то момент М. увидела именно этот плакат или его точную копию, брата-близнеца, и на минуту ей показалось, что сложный сон почти кончился и она сейчас едет на дачу, уменьшаясь на ходу до своих десяти, восьми, пяти лет, и что там ее давно ждут.
Тут она поняла заодно, чтó ей так претило в мысли о походе в музей: когда-то давно она читала рассказ про человека, летней грозой загнанного в провинциальный музей с его скульптурами и заунывными окаменелостями. Экспозиция, однако, оказывается западнёй, залы и помещения множатся или даже размножаются неостановимо, как взбесившаяся биомасса, до конца анфилады невозможно добраться, сверху нарастают новые этажи с колыхающимися завесами, мертвыми корпусами роялей и километрами масляной живописи, к ним прибавляются, как теперь сказали бы, пространственные инсталляции с неживыми прудами и искусственными туманами, и все это кишит людьми, как тот свет, где встречаются все и каждый, – да по всей видимости, им и является. Не помню уж, как герой выбирается на волю, где наконец безлюдно и зябко, под ногами подкисший снег в черных пролежнях, пахнет темной водой, фонари какие-то необычные и слишком знакомые. А это он, как в кроличью нору, провалился и вывалился куда не надо – домой, на родину, но не ту, что в памяти, а самую настоящую, с расстрелами и лозунгами, где его вот-вот съедят ни за грош. И так, думала М., может случиться с каждым, кто хочет вернуться в это самое домой, в теплую утробу, на дачу с занавесками в яблоках, сбросив, как груз, лишнюю, обременяющую память. Лучше уж ехать в город Ф., а оттуда еще куда-то.
Следующий ряд кресел просматривался наискосок, было видно немолодую пару, сидевшую рядом; между ними происходил тихий разговор, она что-то разворачивала, показывала ему, шуршала. На раскладных крыльях столика лежали два путеводителя и карта, и мужчина с женщиной то и дело над ними склонялись, сверяясь, видимо, с маршрутом. М. впервые спросила себя, куда, собственно, направляется: слово «Ф.» ничего ей не говорило, и в этих краях она была впервые.
Она порылась в сумке и вытащила оттуда телефон: поисковая система с первой буквы угадала, чем интересуется писательница, и предложила ей полную информацию о городе Ф. и его содержимом. Он был у моря, почти у самой границы с соседней страной, и там имелись достопримечательности: парадная улица, непременный городской музей, называвшийся здесь почему-то фантоматекой, пляжи, рестораны, гостиницы с именами «Парадиз» и «Жизнь на воде». Один из отелей заинтересовал ее особо: он именовался гранд-отель Petukh, что для человека, говорящего на ее родном языке, звучало довольно забавно. Вот тут она и поселилась бы, сказала себе М., если бы не собиралась следовать дальше, к месту своего назначения; она бы сделала вид, что знает, зачем сюда приехала, разобрала бы чемодан, уложила три книжки стопкой на прикроватной тумбочке и отправилась смотреть, что у них тут за море. То, что этого не произойдет, вызвало у нее вдруг досаду; случайность, загнавшая ее сюда, была заурядной складкой на жизненной ткани, не имевшей значения или последствий.
Пара, сидевшая впереди, все перебирала свои туристические планы, пока мужчина не встал вдруг и не пошел в дальний конец вагона, не опираясь на тонкую трость, а широко поводя ею перед собой и постукивая кончиком о спинки кресел и покрытие пола, и таким образом М. выяснила, что этот человек слепой.
На каждой маленькой станции выходило еще сколько-то пассажиров, и там их, как правило, встречали – чем-то это напоминало время после детского утренника, когда родители стоят толпой у дверей театра и вылавливают своих детей, пока площадь не опустеет. Все ехали по домам: солдатики в отпуску, студенты из большого города, усталые служащие. Места здесь были скорее пустынные, улицы стояли под солнцем неподвижно, словно вся деревня толпилась на перроне, ожидая своих, и кое-кто даже держал в руках воздушные шарики. Можно было бы, конечно, сойти с поезда и здесь, хотя у М. не хватало воображения, чтобы представить себе, чем она бы тут занялась и где провела бы ночь. Девушка в кожаной куртке висела на шее у матери, для этого ей пришлось сгорбиться, настолько она была выше ростом. На дверях билетной кассы виднелось объявление «Закрыто».
7
Телефон за эти часы почти разрядился, словно его не подкормили в городе Г. Писательница стала шарить в сумке, ища зарядку, хотя подключить ее здесь было не к чему. Но не было и зарядки, куда-то она подевалась, хотя М. помнила, как велела себе не забыть ее в турецком кафе, где, видимо, она и осталась. Желтый столбик, показывавший, на сколько еще телефона хватит, был совсем низенький, процентов на двадцать, как раз хватит, чтобы добраться до такси. Ф., он же конечная станция, подкатывал к окнам, все повставали с мест.
Оказалось, народу в вагонах было еще достаточно, чтобы сформировать уверенный поток, запрудивший перрон и потянувший ее за собою. Краем глаза она заметила полицейского в полной униформе и группу граждан отчетливо нездешнего вида, стоявших вокруг понурившись и дающих ему в чем-то отчет. М. предположила, что первый вопрос задан был тот самый, что так ее раздражал, – откуда вы здесь взялись, – и посочувствовала им, не переставая шагать вперед вместе с толпой. Одна из спин была смутно знакомая, словно из прошлой жизни, ну да, это был человек с заколками; голова его возвышалась
