счастье.
А потом я выбрел к скамейкам и сел. Нужно было как-то просохнуть. Я подумал - может, пойти к купальне? Там есть раздевалки. Можно хотя бы выкрутить рубашку и джинсы...
Но по пути к купальне придется пройти мимо того места, где на меня напали.
Как-то оно того... стремно...
Я вспомнил балетного деда Зигфрида. Дед плохо соображал, это у него и на лбу было написано. Однако кинулся мне на выручку, блеснув быстротой реакции.
Он считал себя Михаилом...
Так это что же получается? Он мое имя поймал? Допустим, допустим... И теперь видит во мне родственника, что ли? Что-то вроде названого брата? Ономастического брата?
Выходит, именно к нему попало отпущенное мной по ветру имя. А вместе с именем - странная особенность меня-бывшего не видеть разницы между человеческими лицами.
Каменные блины, будь они неладны...
А он - стар, голова уже не слишком хорошо варит, память подводит. И ничего удивительного, что новое имя произвело в нем такие разрушения.
Что же я натворил?
Так, тихо, Ланчик, сказал себе я. Начинаем жизнь с чистого листа, если только в моем положении это возможно. Меня пытались убить. Видимо, еще раз попытаются. За что - уже неважно. Допустим, я сильно попортил бизнес, которым занимается моя бывшая, как там ее... За мной, кажется, идут по следу. Возле нашей конторы поймать не удалось - пока не удалось, но они сообразят, как я залезаю и вылезаю по крыше гаража. Могут бесшумно сопроводить до квартиры Семенова - и там прихлопнуть. Значит, к Семенову мне возвращаться опасно.
Где-то нужно жить... Спрятаться, затаиться...
Но до каких пор мне прятаться?
И - где?
Поселиться на работе? Но у нас нет на входе охранников. Первый встречный может войти и попасть в любой кабинет. Напроситься к кому-то из сослуживцев, наврав, что дома - потоп и пожар? Но ведь долго меня там держать не станут.
Я думал, что хорошо знаю свой город. И вот выясняется, что я не могу припомнить ни одного подходящего местечка и ни одного знакомца, у кого мог бы хоть переночевать. Голова моя пуста, шкаф Иоланта только начал заполняться сведениями.
- Плохи твои дела, Иолантик, - сказал я. - Может, у тебя есть друзья, только ты их не знаешь. А вот враги уж точно есть. Если напрячь голову, можно докопаться, что это за враги...
В мозговом шкафу я налепил на ящичек имя "Инга". Был разговор с Ингой в кафе... как же называлось то кафе? Был разговор об именах... о бизнесе... кажется, о серьезном бизнесе... ну да, все дело в бизнесе...
И в ящичек положить нечего...
В голову пробивалась мелодия. Это было - как будто крошечное существо стучит кулачишками в дубовую дверь: впустите, впустите!
- Владислав... - прошептал я.- Ну, неймется же покойнику!
И вдруг я осознал: покойник-то мне сейчас друг! Если я позволю ему ко мне прицепиться - память вернется. И моя личная память, и память Владислава. Ну что же... Кажется, иного выхода нет...
Значит, буду все-таки Владиславом. Жаль красивого имени "Иолант", да и связываться с покойником совсем не хочется.
Или все-таки вернуть прошлое и стать Михаилом?
Решение нужно было принимать немедленно. Из-за пустых ящичков в головном шкафу я рисковал жизнью. И, в общем-то, не только своей. Если эти ономастические бизнесмены отправят меня на кладбище, Семенов так и останется царем Соломоном, для окружающих - безобидным городским сумасшедшим. А если его отвезут на Афанасьевские Горки, то там начнут лечить... Брр, только не это!
Михаилом я уже был. Сейчас странный художник каким-то непонятным способом избавит балетного деда Зигфрида от этого имени, оно освободится, и я смогу его вернуть. Но с этим именем я не был счастлив. А с именем "Владислав" - был, когда музыка во мне звучала.
Ввек бы не подумал, что способен так любить музыку.
- Я - Владислав, я - Владислав, - бубнил я, озираясь по сторонам, чтобы найти клок бумаги и отпустить на волю "Иоланта".
Удивительно, что бдительное население не вызвало спецбригаду и не отправило меня на Афанасьевские Горки.
И вот мне повезло! Я набрел на подвальчик, в котором помещался сэконд-хенд. При себе я имел банковскую карточку, несколько бумажных десяток, отсыревших во время нечаянного плавания, и несколько металлических десяток. Карточку в этом бутике не приняли, а десятки - согласились. Я получил сухие штаны и сухую футболку. На радостях я сыграл в голове солдатский марш из "Фауста". И, когда он прозвучал целиком, я понял, что снова стал Владиславом.
Я поспешил на работу, по дороге взяв беляшей и пирожков с картошкой в надежной пирожковой, а раздобыть кофе в нашем коллективе - не проблема.
Я попал на рабочее место с крыши гаража и повеселил коллектив рассказом, как сдуру свалился в воду. Я повесил в углу на просушку штаны и рубашку. Я даже взялся за работу - и вдруг вспомнил страшное.
Ведь на набережной сидит и морочит головы старушкам Соломон Семенов!
Ночи становятся прохладнее, когда уйдет последняя бабулька - он ведь так и останется сидеть на лавочке, бормоча непонятные ему самому слова.
Переименовать?
В кого?
Тут в голове моей зазвучало "Dies irae" Моцарта.
То бишь - Гнев Божий...
Идти на набережную опасно - может, и не слишком опасно, а просто страшно, ведь меня там чудом не убили. И те, что меня выследили, возможно, знают и Семенова. Сидят в кустах или за шашлычницей, ждут, когда я за ним припрусь.
И караулят возле моего дома. И, наверно, караулят возле семеновского дома - если сообразили.
Страшно...
Мне совершенно не хотелось умирать. Так не хотелось, что я запел.
Я даже не подозревал, что у меня такой трагический тенор!
- Мой час настал, и вот я умираю, и вот я умираю... - пропел я. - Но никогда я так не жаждал жизни! Не жаждал жизни!
Это явно был голос Владислава. И это был кусок арии. Если напрячься, может, даже название оперы вынырнет из памяти.
Выскочило и пропало непонятное слово "Каварадосси". Что оно означало - знал только покойничек; знал, но не признавался.
- Миш, что это с тобой?!
- Что-что... пою вот... Пою. Мне это помогает.
Наверно, и впрямь помогло - я подумал об Арине. Она - лицо, заинтересованное в алиментах. Смерть Семенова ей ни к чему. Послать ее за Семеновым на набережную, что ли? А дальше? Начать с того, что она его никогда не любила,
