— Вы отдали Каппони все, чего он пожелал? — прервал тетю Пассерини. — Неудивительно, что они предпочли переговоры с женщиной.
Кларисса устало на него взглянула.
— Их люди, Сильвио, окружили наш дом. У них солдаты и оружие. У нас нет ничего. Что мы можем им противопоставить?
— Они пришли к нам, — проворчал Пассерини. — Значит, чего-то хотели.
— Они хотели наши головы, — напомнила Кларисса с легким раздражением. — Вместо этого даровали нам свободный выезд. И понятно, что не просто так. Повстанцы позволят нам жить, если через четыре дня, семнадцатого мая, в полдень, Ипполито, Алессандро и я отправимся на большую площадь Синьории и публично сложим свои полномочия. Затем присягнем новой Третьей Флорентийской республике и поклянемся никогда сюда не возвращаться. После этого повстанцы отведут нас к городским воротам, где будут ждать экипажи.
Кардинал выругался.
— Предательство! — воскликнул Сандро.
В моем воображении возникло лицо колдуна, который прошептал: «Предательство будет угрожать вашей жизни».
Ипполито поднялся.
— Я знал, что Флоренция пропала. — Его голос прерывался. — Но есть другие вещи, которыми мы могли бы купить себе безопасность: недвижимость, спрятанные семейные драгоценности, обещания сотрудничества. Как вы могли согласиться на публичное унижение?
Кларисса вскинула бровь.
— А ты предпочел бы топор палача?
— Я не стану им кланяться, тетя, — заявил Ипполито.
Кларисса вздернула подбородок, и в сетке для волос засверкали крошечные бриллианты.
— Я позаботилась о нашем достоинстве, — заметила она. — Нас могли раздеть донага и повесить на площади Синьории. Вместе этого нас подождут снаружи и дадут немного свободы. И немного времени.
Ипполито выдохнул, лицо его перекосилось.
— Я им не поклонюсь, — отчеканил он, и в этих словах прозвучала угроза.
Минуло четыре ужасных дня. Мужчины провели их, запершись в покоях Ипполито. Тетя Кларисса бродила по пустым залам. Слуги покинули нас, за исключением самых преданных, в числе которых были Леда, Паола, конюхи и повар. Повстанцы по-прежнему несли вахту за железными воротами. Солдаты, еще недавно охранявшие дом, ушли.
Шестнадцатого — за день до унижения на площади Синьории — моя комната была полностью освобождена. Я умоляла Паолу упаковать сочинение Фичино, но она сказала, что для маленькой девочки эта книга слишком тяжела.
Вечером тетя Кларисса распорядилась подать ужин в небольшую столовую. Ипполито помалкивал, Сандро, напротив, казался весел, как и Пассерини. Когда Кларисса выразила сожаление, что придется отдать родной дом неприятелям, Пассерини похлопал ее по руке, намеренно не обращая внимания на забинтованное запястье.
Ужин закончился спокойно, по крайней мере для Клариссы, Ипполито и меня. Мы трое ушли, оставив Сандро и Пассерини за вином и шутками. Я слышала их смех, когда возвращалась в детскую.
В ту ночь мне приснился сон.
Я стояла посреди большого поля. Вдруг вдалеке появился человек, его фигуру освещали лучи закатного солнца. Лица я не видела, но он меня знал и окликнул на французский манер:
— Катрин…
Не Катериной, не именем, которое мне дали при рождении, а Катрин. Так однажды назвал меня колдун.
— Катрин! — прокричал он снова, его голос был полон отчаяния.
Сцена внезапно изменилась, как это часто бывает во сне. Француз лежал на земле у моих ног, а я склонилась над ним, чтобы помочь. С затененного лица стекала кровь, словно вода весной; от крови промокла земля. Я понимала, что повинна в этой крови и что он погибнет, если я чего-то не сделаю. Однако не имела представления, что конкретно должна сделать.
— Катрин, — прошептал он и умер.
Я проснулась от крика Леды.
ГЛАВА 4
Крик донесся с лестничной площадки. Там находились комнаты Ипполито и Алессандро. Я побежала на звук.
Леда стояла на четвереньках перед распахнутой настежь дверью. Ее вопли перешли в стоны, перемежавшиеся со звоном колоколов церкви Сан-Лоренцо. Колокола провозглашали наступление рассвета.
Я бросилась к служанке.
— Что, ребенок?
Леда покачала головой и сжала зубы. Она уставилась на Клариссу, которая как раз появилась, в ночной рубашке, с накинутой на плечи шалью. Тетя присела возле Леды.
— Что, схватки?
Служанка снова покачала головой и показала рукой на комнату наследников.
— Я хотела их разбудить.
Лицо Клариссы помертвело. Она встала и босиком отправилась на мужскую половину. Я последовала за ней.
Первая комната выглядела как всегда: стулья, обеденный стол, письменные столы, камин, не разожженный, поскольку на улице было тепло. Кларисса, не постучав, вошла в спальню Ипполито.
Посреди помещения, на полу, — словно преступники задумали привлечь внимание к драме — лежала груда одежды: фарсетто Алессандро и Ипполито, в которых они были накануне за ужином, сверху — спутанные черные чулки и алое облачение Пассерини.
Я стояла позади тети. Она нагнулась, внимательно посмотрела на одежду, выпрямилась и яростно прошептала:
— Предатели. Предатели. Сукины дети.
Кларисса обернулась и увидела меня, в ужасе застывшую в дверях. Глаза ее горели диким огнем, черты лица исказились.
— Я клялась своей честью, — произнесла она в пространство. — Своей честью, честью семьи. Каппони поверил мне.
Она замолчала, гнев ее вылился в отчаянную решимость. Тетя крепко взяла мою ладонь в свою и повела назад, в коридор, где каталась по полу и стонала Леда.
Кларисса схватила беременную женщину за руку.
— Вставай и быстро отправляйся в конюшню, посмотри, есть ли экипажи.
Леда выгнула спину; на мрамор выплеснулась какая-то жидкость. Кларисса отступила на шаг от светлой лужи и позвала Паолу. Та, разумеется, испытала шок, узнав о бегстве мужчин, потребовалось на нее прикрикнуть, чтобы успокоить.
Кларисса приказала Паоле идти в конюшню и выяснить, все ли экипажи уехали.
— Веди себя спокойно, — предупредила Кларисса, — словно ты забыла что-то упаковать. Помни, повстанцы наблюдают за нами.
Как только Паола удалилась, тетя посмотрела на Леду и повернулась ко мне.
— Давай доведем ее до моей комнаты, — сказала она.
Мы поставили беременную женщину на ноги и помогли ей подняться по лестнице. Схватки закончились, и Леда, отдуваясь, опустилась на стул рядом с кроватью Клариссы.
Паола вернулась, истерически плача: Пассерини и наследников не было, а экипажи, набитые их вещами, по-прежнему находились в конюшне. Главного конюха и грумов служанка не нашла, на соломе лежали окровавленные тела трех помощников. Остался один мальчик. Он поведал, что спал, а проснувшись, обнаружил, что его товарищи убиты, а главный конюх исчез.
