меня накрыть брезентовым одеялом. Даже сейчас я вспоминаю этот момент – и у меня гуси ходят по коже.
8
Я нашла для себя еще один источник надежды. И нашла я его в себе. Теперь каждый день после работы, в 15.00, когда нас закрывают в камеры и уже не предвидится приемов пищи до завтра, я начинаю убираться в комнате и петь гимн. Гимн России. Начинаю чуть тихо, потом голос усиливается – и уже на втором куплете я пою во всю ивановскую. Громко, с чувством, с толком, с расстановкой. Каждый день я даю эти концерты. Не знаю почему, но от них я ощущаю в себе некую силу. Я патриотка и сама с уважением отношусь к людям, которые горой стоят за свою землю, независимо от того, какую страну они представляют. Рационально я понимаю, что это просто песня. Но на глубинном уровне это же и символ, причем работающий. Культурная ценность. Я задумываюсь о том, как нашим спортсменам на соревнованиях порой отказывают во включении гимна. Может, он и на них действует так же волшебно, как и на меня? Подстегивает волю. Может, это некая память предков – сколько уже поколений слушает и поет этот гимн. Слова менялись, но музыка осталась. Как-то я невольно подслушала диалог между тюремными надзирателями:
– Слушай, кто это поет?
– Да русская.
– А что это за песня?
– Да гимн российский.
– А почему она так громко его поет? – удивленно спросил первый охранник.
– Наверное, хочет, чтобы ее в Кремле услышали, – резюмировал второй.
Я убираюсь каждый день. Для меня это важно. Особенно здесь. Когда попадаешь в новую камеру, там находишь не только пыль и грязь. Сам воздух там чужой – я это чувствую, в тюрьме вообще обостряются все чувства. И энергетика чужая. И порой благоухающие сюрпризы в неожиданных местах от предыдущих заключенных. Прошло уже несколько недель, а я только пару дней назад ощутила здесь немного «собой», мной созданное пространство. Неважно, где и насколько я остаюсь на проживание. Я должна присвоить это место, чтобы засыпать спокойно, зная, что это пространство мое, оно безопасно, оно создано мной и не таит в себе угрозы. Или хотя бы просто верить в это…
Я заметила за собой, что мне до сих пор трудно называть мое помещение камерой. Вслух я его постоянно называю по-разному. «Комната». «Апартаменты». «Номер». «Квартира». «Жилище». И даже «дом». Сначала мне казалось это забавным, ироничным. А сейчас, как мне кажется, я осознаю, что просто отгораживаюсь от прямого названия. Как от чумы шарахаюсь. И потому ставлю подобный словесный барьер. А может, и нет. Но я еще подумаю о причинах.
Почему-то в голове появилась и крутится строчка из Достоевского – «Время не предмет, а идея». Не могу понять, почему. Может, потому что тут у меня слишком много времени наедине с собой и без действий? Я сумела попасть в библиотеку. Нашла русско-финский словарь. И учу слова. Самые важные. Самые нужные.
Kuuma – жарко.
Kulma – холодно.
Marka – мокро.
Joo, kylla – да, да.
Odotta – подождите.
Ole hyvaa – пожалуйста.
Anteeksi – извините, могу ли я…
Ma haluan soittaa – я хочу позвонить.
Vapaus – свобода.
Vapaus – свобода.
Vapaus – свобода.
9
Март – апрель 2019 года
Меня переводят в другую секцию, которая называется Vapaus – «Свобода». Туда обычно переводят тех, кого вот-вот должны выпустить, или тех, кто отличается тишайшим и спокойным нравом. И я попала в другой лучик солнца. Сама тюрьма в Турку по своей форме выглядит как солнце. Круглые коридоры, от которых расходятся лучи-крылья. И в этих крыльях может располагаться несколько крупных помещений, в каждом из которых по 10–12 заключенных. В моей новой камере даже есть телевизор, с помощью которого я смогу лучше подтянуть свой финский. Общее помещение на первом этаже, куда заключенных выпускают проводить свой досуг, соседствует с отдельным спортзалом. Дальше – больше. Тут есть свой отдельный выход на задний двор – я смогу дышать свежим воздухом. Все-таки решение быть спокойной, тихой и не поддаваться на провокации было самым верным.
Конечно, первым делом я принялась за уборку. Как говорится, встала, умылась, привела сначала себя в порядок, а потом и свою планету. А затем еще и облачилась в свою одежду. В предыдущих тюрьмах была обязательна униформа, а здесь позволяют ходить и в своей одежде. Привычный антрацитовый оттенок сменялся теплом и уютом своей «рубашки, что ближе к телу». И в этом тоже есть проявление некой свободы. Никогда раньше об этом не задумывалась. Я будто восстановила потерянный кусочек своей индивидуальности. А затем – 8 часов вне камеры, новая работа с электрикой, которую я резво освоила, и отдых в общем помещении. Сначала я обрадовалась, а сейчас задумалась. У меня выходит меньше времени на подготовку своей защиты. Тем более что на последнем заседании суда онлайн-цирк продолжался вместе со всеми клоунами.
– Вот, посмотрите, у меня есть документ о том, что я могу работать, даже находясь в Финляндии.
– Хм, хм, но у вас нет тут жилья.
– Хорошо, вот, читайте, тут написано, что я арендую жилье в Финляндии.
– Хм, хм, ясно… А теперь нам нужен поручитель!
– Кто?
– Знакомое лицо – гражданин Финляндии.
– И это имеется. Яли Райта. Пожалуйста.
– Ага, так… А теперь нам нужны доказательства того, что вы не сбежите в Россию, если мы вас переведем на домашний арест. Как так, мы вам разве не говорили?
– …
Я уже даже не гадаю, какие будут следующие новые пункты. Я просто знаю, что они будут.
Меня тут взяли на поруки. Моя знакомая из Хя́меэнли́нны, цыганка Присцилла. Теперь уже у меня была возможность разглядеть ее во всей красе, а не в нашей «капустной» одежде на колком морозе. Красивая статная женщина чуть за 40 с очень длинными черными вьющимися волосами. Образ дополняют национальные одежды – все эти невероятные юбки, гипюр, множество украшений, непременно золотых, драгоценные камни. Как я узнала, цыганская диаспора в Финляндии пользуется очень большим уважением, и потому им полагаются подобные привилегии. Если бы в природе и существовало олицетворение повзрослевшей Эсмеральды или дикарки Кармен, то это была бы Присцилла. Единственное, что меня удивляет, – при всей ее стати и грации… у нее просто-таки нереально огромные руки свекольного цвета. Красные-красные, будто у нее нарушен кровоток или она только что вышла из обильно напаренной бани. Присциллу все боятся, нрав у нее, конечно, крутой, но ко мне она прониклась какой-то чуть ли не материнской симпатией. Она искусный повар, готовит на общей кухне просто какие-то невероятные шедевры. Она следит, чтобы я была постоянно сыта, говорит: «Давай-давай, ешь как следует». Но что уж тут, стеснению в этой ситуации не место – отказывать
