снова. Зато у охотников будет на одну лодку больше.
Снова развожу огонь в обрезанной бочке. Сверху на два обрезка арматуры ставлю старый, проржавевший таз, а в него — ведро со смолой.
Пока смола разогревается, заново проверяю, как законопачены швы между досками. Наматываю остатки ветоши на палку — получается удобная кисть. Этой кистью я наношу горячую жидкую смолу на доски, тщательно промазывая швы. Пока смола не застыла, прохожу по швам деревянной лопаткой, втирая смолу в щели. А потом промазываю днище еще раз.
Ну, и хватит!
До утра смола подсохнет, и лодкой можно будет пользоваться.
Я мельком гляжу на небо, на котором сквозь облака проглядывает солнце, и решаю, что дождя сегодня не будет.
И тут слышу негромкий щелчок и замечаю какое-то движение в кустах неподалеку.
Я не сразу понимаю, что это. А потом вижу солнечный блик на стекле, и до меня доходит.
Кто-то, прячась в зарослях ивняка, фотографирует базу.
Я опускаю кисть в ведро со смолой и, не таясь, иду прямо к кустам.
Длинные верхушки кустов снова вздрагивают. Человек в серой штормовке с накинутым на голову капюшоном быстро уходит прочь от меня. Но потом остановился. Но вдруг останавливается, разворачивается ко мне лицом и отбрасывает капюшон.
Это Глеб. На его груди висит фотоаппарат. Не такой простенький, как моя любительская «Смена», а профессиональный.
— Что ты здесь снимал? — спрашиваю я, подходя к нему.
Глеб отступает на шаг.
— А тебе какое дело? — с вызовом спрашивает он. — Что, фотоаппарат отнимешь? Ну, давай!
Он сжимает кулаки.
Я оборачиваюсь и быстрым взглядом окидываю базу. Ничего интересного там нет, кроме…
Кроме охотников, которые сидят за столом и непонимающе смотрят на нас. Некоторые держат в руках стопки.
И две злосчастные полупустые бутылки с водкой гордо красуются на виду.
— Зачем тебе это? — спрашиваю я Глеба.
— А что? Хочу и снимаю! Ты докажи, что я вас снимал! Просто птичку увидел, вот и все.
Глеб откровенно издевается.
Я недоуменно качаю головой. Этот взъерошенный пацан вызывает скорее жалость, чем злость.
— Дурак ты, Глеб, — откровенно говорю я. — За подлость человеку всегда прилетает. Частно раньше, чем он ожидает.
— От тебя что ли? — усмехается Глеб.
Я поворачиваюсь к нему спиной и молча иду к столу.
— И буду здесь снимать столько, сколько захочу! — кричит Глеб мне в спину.
Но когда я оглядываюсь, он уже быстро шагает прочь вдоль берега озера.
Наверное, сообразил, что охотники могут не удержаться и накостылять ему.
— Он нас сфотографировал, что ли? — с тревогой спрашивает один из охотников, когда я подошел.
Я пожимаю плечами.
— Не знаю. Я вас предупреждал.
Настроение у всех портится. Непонятная угроза всегда тяготит.
— Ладно, давайте отдыхать, — хмуро говорит водитель автобуса. — Завтра рано вставать.
Охотники быстро прибирают со стола и расходятся. А я сижу и думаю, что затеял Глеб. Неужели он рискнет поднять скандал и принести свои снимки в газету? Зачем? Что это ему даст?
Конечно, пьянство у нас не поощряется. Ну, так и откровенно пьяных людей на его снимках не могло быть. А бутылки?
Ничего особенного.
Или он просто увидел удобный случай подействовать мне на нервы?
Хотя, заинтересованные чиновники вполне могут поднять показушный шум.
Ладно, у меня своих забот хватает. Отнимать у парня фотоаппарат я точно не побегу.
Я запираю собак, которые за целый день набегались по лесу, а сам иду в дом. Ставлю чайник и начинаю неторопливо отмечать охотничьи путевки.
Утки в этом году много.
Надо бы напомнить охотникам, чтобы не били лишнюю птицу. И стреляли только влет, а не на воде. Дробь от воды далеко рикошетит — это опасно для окружающих.
Конечно, эти правила все охотники знают назубок. Но напоминать надо, лишним это не бывает.
Собаки на улице лают, но не грозно, а лениво — для порядка. Я поднимаю голову от бумаг и смотрю в окошко, за которым уже сгущаются синие сумерки. Кто-то идет к дому, и этого человека мои псы хорошо знают.
Вот скрипят ступеньки, а затем кто-то стучит в дверь.
— Открыто! — громко говорю я, и дверь отворяется.
На пороге стоит Паша Вольнов, наш участковый. Он одет в серую милицейскую форму — это в лесу-то!
— Паша? — удивляюсь я. — Ты из Черемуховки? Что-то случилось?
А что еще можно подумать, когда к тебе поздно вечером является милиционер?
— Все в порядке, — улыбается Павел.
И почему-то краснеет.
— Ты меня в дом-то пустишь? Или за порогом оставишь?
— Проходи, — киваю я, уже понимая, зачем он пришел.
Похоже, Вера и в самом деле очень понравилась нашему участковому.
— Слушай, вечер такой хороший! — говорит Павел, снимая фуражку. — Над озером туман. И даже на гитаре где-то играют. Пойдем, пройдемся?
— А, пойдем! — киваю я.
В самом деле, я ведь обещал Кате сделать фотографии. А туман над озером — это красиво. Хотя, я был почти уверен, что снять что-то толковое на старенькую «Смену» у меня не получится.
Но почему не попробовать?
Я беру фотоаппарат и вместе с Павлом выхожу из дома. Вечер сегодня тихий — ветер совершенно успокоился. Чистое небо наполнилось глубокой синевой, а на западе золотым пламенем горит закат. Дальний лес на фоне полыхающего неба кажется черной зубчатой стеной.
Я делаю несколько снимков, отчетливо понимая, что черно-белая пленка не передаст и сотой доли этой красоты. Эх, где вы — цифровые камеры из далеких будущих времен? Вы появитесь еще нескоро — лет через двадцать с лишним.
Зато вот это умиротворяющее спокойствие исчезнет, сменится суетой, беготней за куском хлеба.
Я уверен, что не хочу променять одно на другое.
— Слушай, а почему от тебя смолой пахнет? — неожиданно спрашивает Павел. — Крышу чинил, что ли?
— Нет, — улыбаюсь я. — Лодку смолил.
Охотники уже угомонились. Только кто-то одиноко курит на крыльце базы — в сумерках виден огонек папиросы. Издалека, с другого берега озера еле слышно доносится звон гитары и тихие голоса. Слов песни не разобрать. Я понимаю только, что она не залихватски-веселая, а, скорее, задумчивая.
— Туристы? — спрашивает Павел.
— Ага, — киваю я. — Хочешь, сходим к ним?
— Ночь уже, — смущается Павел. — Напугаем ребят.
— Паша, ты шлепал сюда пешком через лес для того, чтобы теперь стесняться? — улыбаюсь
