будет этот день убивать постепенно, минута за минутой; ночью немцы нас возьмут в плен. Гудение усилилось, и в лучах восходящего солнца он увидел самолет.
— Это макаронник, — сказал Шарло.
Заспанные голоса стали клясть самолет. Они привыкли к небрежному эскорту немецких самолетов, к циничной, безвредной, болтливой войне: это была их война. Итальянцы в эту игру не играли, они бросали бомбы.
— Макаронник? Так я и поверил! — возразил Люберон. — Ты что, не слышишь, как четко работает мотор? Это «мессершмит», модель 37.
Под одеялами наступила разрядка; запрокинутые лица заулыбались немецкому самолету. Матье услышал несколько глухих взрывов, и в небе образовались четыре маленьких круглых облачка.
— Бляди! — выругался Шарло. — Теперь они стреляют в немцев.
— За это нас всех перебьют, — раздраженно сказал Лонжен.
А Шварц с презрением добавил:
— Эти придурки еще ничего не поняли.
Раздалось еще два взрыва, и над тополями появились два темных ватных облака.
— Бляди! — повторил Шарло. — Бляди!
Пинетт приподнялся на локте. Его красивое парижское личико было розовым и свежим. Он высокомерно посмотрел на своих товарищей.
— Они делают свое дело, — сухо сказал он. Шварц пожал плечами:
— А зачем это сейчас?
Противовоздушная оборона умолкла; облака рассосались; слышно было только гордое и четкое гудение.
— Я его больше не вижу, — сказал Ниппер.
— Нет, нет, он там, на конце моего пальца.
Белый овощ вышел из-под земли и указывал ввысь, на самолет: Шарло спал голым под одеялом.
— Лежи спокойно, — встревожился сержант Пьерне, — ты нас обнаружишь.
— Еще чего! В такой час он нас принимает за цветную капусту.
Он все-таки спрятал руку, когда самолет пролетал над его головой, мужчины, улыбаясь, следили глазами за этим сверкающим кусочком солнца: это было утреннее развлечение, первое событие дня.
— Он совершает маленькую прогулку, нагуливает аппетит, — сказал Люберон.
Их было восемь, проигравших войну, — пять секретарей, два наблюдателя и один метеоролог, они лежали бок о бок среди лука и морковки. Они профукали войну, как профукивают время: не замечая этого. Восемь: Шварц — слесарь, Ниппер — служащий банка, Лонжен — фининспектор, Люберон — коммивояжер, Шарло Вроцлав — зонтичных дел мастер, Пинетт — транспортный контролер и два преподавателя: Матье и Пьерне. Они скучали девять месяцев, то среди пихт, то в виноградниках; в один прекрасный день голос из Бордо объявил им об их поражении, и они поняли, что были неправы. Неуклюжая рука коснулась щеки Матье. Он повернулся к Шарло:
— Чего ты хочешь, дурачок?
Шарло лежал на боку, Матье видел его добрые красные щеки и широко растянутые губы.
— Я хотел бы знать, — тихим голосом сказал Шарло. — Мы сегодня отправимся?
На его улыбчивом лице беспрестанно мелькала смутная тревога.
— Сегодня? Не знаю.
Они покинули Морброн{7} двенадцатого, все началось как беспорядочное бегство, а потом вдруг эта остановка.
— Что мы здесь делаем? Ты мне можешь сказать?
— Вроде бы ждем пехоту.
— Если пехотинцы не могут выбраться, то почему мы должны влипнуть на пару с ними?
Он скромно добавил:
— Понимаешь, я еврей. У меня польская фамилия.
— Знаю, — грустно ответил Матье.
— Замолчите, — одернул их Шварц. — Слушайте! Послышался приглушенный продолжительный грохот.
Вчера и позавчера он длился с утра до ночи. Никто не знал, кто стреляет и в кого.
— Сейчас должно быть около шести, — сказал Пинетт. — Вчера они начали в пять сорок пять.
Матье поднял запястье к глазам и повернул его, чтобы посмотреть на часы:
— Сейчас пять минут седьмого.
— Пять минут седьмого, — повторил Шварц. — Я удивлюсь, если мы уйдем сегодня. — Он зевнул. — Что ж! Еще один день в этой дыре.
Сержант Пьерне тоже зевнул.
— Ладно, — сказал он. — Нужно вставать.
— Да, — согласился Шварц. — Да, да. Нужно вставать.
Никто не пошевелился. Рядом с ними зигзагами промчалась кошка. Внезапно она притаилась, будто собираясь прыгнуть; затем, забыв о своем намерении, небрежно удалилась. Матье приподнялся на локте и проследил за ней взглядом. Вдруг он увидел пару кривых ног в обмотках цвета хаки и поднял голову: перед ними стоял лейтенант Юлльманн; скрестив руки и подняв брови, он смотрел на них. Матье отметил, что он небрит.
— Что вы здесь делаете? Ну что вы здесь делаете? Вы что, совсем рехнулись? Скажете вы мне, что вы здесь делаете?
Матье несколько мгновений подождал, и поскольку никто не отвечал, не вставая, ответил:
— Мы решили спать на свежем воздухе, господин лейтенант.
— Смотрите-ка! При вражеских-то облетах! Ваши капризы могут нам дорого обойтись: из-за вас могут разбомбить дивизию.
— Немцы хорошо знают, что мы здесь, потому что мы совершали все перемещения среди белого дня, — терпеливо возразил Матье.
Лейтенант, казалось, не слышал.
— Я вам это запретил, — сказал он. — Я вам запретил покидать крытую ригу. И что это за манера лежать в присутствии старшего по званию?
На уровне земли произошла вялая возня, и восемь человек сели на одеялах, моргая полусонными глазами. Голый Шарло прикрыл половой член носовым платком. Было прохладно. Матье вздрогнул и поискал вокруг себя куртку, чтобы набросить ее на плечи.
— И вы тоже здесь, Пьерне! Вам не стыдно, вы же сержант! Вы должны бы подавать пример.
Пьерне, не отвечая, поджал губы.
— Невероятно! — воскликнул лейтенант. — Вы, наконец, объясните мне, почему вы покинули ригу?
Он говорил без убеждения, голосом свирепым и усталым; под глазами у него были круги, и свежий цвет его лица поблек.
— Нам было слишком жарко, господин лейтенант. Мы не могли уснуть.
— Слишком жарко? А что вам нужно? Спальню с кондиционером? Сегодня ночью я пошлю вас спать в школу. С остальными. Вы что, забыли, что мы на войне?
Лонжен махнул рукой.
— Война закончилась, господин лейтенант, — сказал он, странно улыбаясь.
— Она не закончилась. Постыдились бы говорить, что она закончилась, когда в тридцати километрах отсюда парни гибнут, прикрывая нас.
— Бедняги, — не унимался Лонжен. — Их гонят на гибель, в то время как на носу перемирие.
Лейтенант сильно покраснел.
— Во всяком случае, вы пока еще солдаты. Пока вас не отошлют по домам, вы остаетесь солдатами и будете повиноваться своим командирам.
— Даже в лагерях для военнопленных? — спросил Шварц.
Лейтенант не ответил: он с презрительной робостью смотрел на солдат; люди отвечали на его взгляд без нетерпения и смущения: им нравилось новое удовольствие — вызывать робость. Помешкав, лейтенант пожал плечами и круто повернулся.
— Будьте любезны быстро встать, — сказал он через плечо.
Он удалился, очень прямой, танцующим шагом. «Его последний танец, — подумал Матье, — через несколько часов немецкие пастухи погонят нас всех на восток толпой без различия в чинах». Шварц зевнул и заплакал; Лонжен закурил сигарету; Шарло вырывал вокруг себя пучками траву: все они
