безобразник, а просто ему скучно, вот и балует он, как малое дитя. И ей приятно было видеть, как этот большой и сильный человек, буйный, видно, по натуре, становится кротким.
В воскресенье Гурьян удивил весь завод, явившись на пруд в новых сапогах. Эти были не самодельные, а городские, какие-то особенные.
— Гляди, дивные эти сапоги, — толковали парни. — Разные! Диво! Правый от левого отличается. Как ноги! Есть правый, а есть левый. Не похожи друг на друга, как у господ!
— Вот, видать, его проняло! Какие сапоги себе достал!..
Гурьян заметил девушек, среди них была Настасья.
Вдруг он ушел на плотину, которую в тот год поправляли. В праздник работы там не было, и чугунная баба для забивки свай стояла на мосту. Бабу эту во время работы с трудом поднимали четверо сильных мужиков. Гурьян подошел к ней, постоял, подумал и вдруг, взявшись за рожки, поднял на глазах у всего завода эту бабу и несколько раз до отскока ударил по незабитой до конца свае. И затем, как ни в чем не бывало, поставил ее на место.
Однако тут же все наблюдавшие эту картину заметили, что Гурьян озабоченно нагнулся.
Люди догадались, что хвастовство Гурьяну не обошлось даром, что у его новых городских господских сапог от необычайной тяжести бабы осели подборы.
— Куда ты? Эй, стой! — кричали ему, когда Гурьян быстро пошел с моста, направляясь в поселок.
Парни догнали его и схватили, но он развел руками, и все повалились.
— Некогда, ребята, надо скорей пойти каблуки подбить, прифорситься!
— Эй, каблуки испортил!
— Это он из-за тебя, перед тобой отличиться хотел, — нашептывала Олюшка своей подружке.
А на другой день Гурьян промчался по улице на диком коне, и уж все знали, что, значит, у него в гостях друзья башкиры.
— Он, как степняк, на конях скачет, — говорили про мастера, — а свистнет, как Соловей Разбойник, хоть ставни прикрывай.
У дома, где жила Настасьина тетка, Гурьян на всем скаку поднял коня на дыбы, хлестнул нагайкой, еще раз хлестнул и стал гарцевать, потом пустил его в мах, вихрем перелетел через чью-то распряженную телегу, стоявшую посреди улицы.
Он загоготал, как леший, и конь в безумном страхе умчал его вдаль.
— Кто это? — выходя за ворота, спрашивали люди.
— С кричных! — толковал какой-то старик.
— Ишь, вспылил улицу…
— Шайтан! Чисто шайтан!..
Гурьян снова примчался.
— Что ты, нечистый дух, делаешь? — подымаясь из-за забора, окликнула его Олюшка.
— Конь горячий! Не слажу… Здравствуй, свет, — поклонился Гурьяныч Насте.
— Здравствуй… — отвечала та, стоя рядом с подругой на бревнах выше забора.
Гурьян подъехал вплотную и протянул ей через забор руку.
* * *
А в завод вернулся из поездки молодой торгаш Захар Булавин. Настя про него слыхала и все как-то тайно ждала, каков окажется этот Булавин.
Захар сразу понравился Насте. Он человек обходительный, бывал в разных местах: на ярмарках, в городах. С ним интересно поговорить. Он рассказывал много любопытного, и про завод говорил складней Гурьяна. И был он силен; все говорили, что тоже богатырь…
Настин интерес к Гурьяну, казалось, исчез так же быстро, как и появился. А тут еще родные стали говорить, что Булавин станет ее сватать, что лучшего мужа ей желать не надо, и понемногу она свыклась с мыслью, что это ее судьба и ее счастье на всю жизнь.
Осенью Настя уехала домой в степь, и вскоре Захар действительно прислал сватов.
А весной Настасья приехала на завод и стала сама хозяйкой.
Стала она жить за бревнами пятистенного дома и за спиной мужа, как за каменным хребтом, в собственном доме, где чисто, уютно и все есть.
Но первое время часто скучала молодая жена. У Захара близкой родни нет на заводе. Сам он больше в разъездах, и Настя все одна. Знакомые у Захара люди уж немолодые, все толкуют про дела, про товар, а жены их о том, что еще в богатом доме завести надо, что к богатству прибавить.
Подружки Настасьи повыходили замуж. Некоторые заискивали перед ней, и это было неприятно. Другие держались просто, но были заняты семьей и хозяйством.
Один раз, вернувшись из далекой поездки, сказал Захар жене:
— Давай, Настя, я буду тебя грамоте учить. Все веселее будет.
Прошел год. Настя научилась читать и писать. Захар стал привозить ей книжки.
Иногда встречала она Гурьяна. Он всегда ходил по их улице на завод и обратно. Теперь уж она знала все о его работе. Муж водил Настю на завод, показывал и домны, и кричные молоты и сам хвалил Гурьяна, называл его наипервейшим мастером.
— Ну как, купчиха? — бывало, спросит Гурьян весело, а у самого глаза глядят грустно.
И вспомнит Настя, как перед отъездом на заимку виделась она с Гурьяном и как спросил он ее глухо и грустно: «Ты теперь за Булавина выйдешь?»
С тех пор как Настя вышла замуж, над Гурьяном подсмеивались, что хотел урвать не свое: «кусок не по рылу».
Жаль было Насте этого могучего человека. Стал он еще угрюмее, чудаковатей.
Но ни разу Настасья не пожалела о своем замужестве. Да и как жалеть… Муж у нее молодой, разумный, пригожий. Ей нравилось будто невзначай напомнить про Гурьяна: видела она, что муж немного ревнует, огорчается, а после, кажется, горячей любит.
Глава 6
ЗАВОД
«Верховой» Максим Карпыч Оголихин — могучий, тучный мужик с багровой, гладко выбритой физиономией и с короткими черными усами — затосковал. Оголихин управлял всеми работами, был строг и требователен, умело следил за порядком и знал дело до мелочей. Недаром говорили, что завод у него в кулаке. Он сам мастер на все руки, тяжелым трудом вышел в люди, с детства бывал бит жестоко и теперь сам никому не давал пощады. Он знал, что может сделать на заводе все, что захочет, лишь бы только захотеть.
Но иногда на него нападала тоска, и тогда он напивался. Правда, он знал, что если и накуролесит, изломает что-нибудь, изобьет кого-нибудь, то все равно сладит со всеми прорехами, все исправит, когда будет трезв и когда сгинет скука. Напиваясь, он приходил на завод и начинал придираться. И тем страшнее были придирки, чем пьяней был Оголихин.
На этот раз отправился он в кладовую к магазинеру[11].
Оголихин залез в кладовую, как в медвежью берлогу, наклонив голову и зорко всматриваясь, словно ловил врага или зверя. Без лишних слов он приступил к делу, и вскоре послышался шум, бранные слова, крик кладовщика,
