мужчиной, с которым она хотела разделить судьбу. Но стало ясно, что жизнь уже никогда не будет такой, как раньше и на какую они оба надеялись. Разрушилась связь с довоенным временем, не могло быть и речи о возвращении к прежним ролям. Как мог заботиться о семье мужчина, который от слабости едва вставал с постели? Теперь они жили вшестером в тесной квартирке, и Эльзе приходилось прогонять детей из комнаты в кухню и обратно, чтобы они не докучали отцу. Старшую дочь Эльзе пришлось переселить к матери, а сама она стала хранительницей покоя мужа. Он выглядел так, словно провел все эти годы без сна.
Но Руди Кёлер был не только измучен, он был истощен. Его продуктовой карточки для нетрудоспособных хватало только на то, чтобы вести полуголодное существование. Скоро он начал с жадностью набрасываться на все, до чего мог дотянуться, даже на еду детей. Он постоянно бросал алчные взгляды на хлебницу, стоявшую в кухне. Эльза Кёлер не придумала ничего лучше, чем повесить на хлебницу замок и носить с собой ключ.
[(7) «Я и сейчас вижу, как мой муж и младший сын, который в то время быстро рос, крадутся на кухню к хлебнице».]
Когда она резала хлеб, каждый следил, чтобы другие не получили кусок больше.
Теперь Эльзе Кёлер приходилось еще тяжелее, чем во время войны. Она пыталась сберечь в семье мир, который в тесноте их жилища готов был взорваться. Никто из них не предполагал, насколько отдалятся друг от друга дети и отец, насколько чужими друг другу они станут. И хотя они практически не разговаривали в течение шести лет, эти годы легли между ними непреодолимой преградой. Все они постоянно изводили друг друга упреками и мучились от взаимного непонимания.
[(8) «Я пыталась быть посредником – в обоих направлениях. Детям я говорила, что они должны проявить терпение в отношении больного отца. Руди я объясняла, что дети повзрослели; рассказывала, что мне пришлось с ними пережить, когда его не было. Но ни дети, ни Руди просто не хотели ничего понимать».]
Дети не желали знать отца, и особенно младший. С тех пор как он впервые увидел Руди после возвращения, он снова и снова с раздражением спрашивал мать, что за чужой человек с ними живет. Руди Кёлеру было невыносимо больно, что малыш не хотел его ласки, и он отвечал беспомощной строгостью, к которой дети, живя с матерью, не привыкли. Они постоянно бегали к ней жаловаться. Нить, связывавшая отца с детьми, порвалась.
Прошли годы, прежде чем Руди Кёлер смог снова встать на ноги. То обстоятельство, что он был членом нацистского корпуса водителей грузовиков, создало ему определенные трудности во время денацификации[16]. Рассеялись мечты снова открыть угольную лавку, как прежде, когда она торговала углем, а он занимался перевозками. Поначалу для Руди была доступна только работа на стройке – второстепенная должность кладовщика. Эльза, которая между тем продала на черном рынке обручальное кольцо, решила внести свою лепту в семейный бюджет, хотя мужу и не нравилась эта идея. Она нанялась штукатуром на ту же стройку, где работал Руди. Теперь собственная жена ежедневно напоминала ему о крахе всех надежд после его возвращения.
[(9) «Вместо этого ему пришлось смириться с тем, что я заботилась о нем. Он не мог чувствовать себя настоящим мужчиной. Он сильно страдал от того, что я все делала сама, а он не мог мне даже толком помочь».]
Прошло еще шесть лет, прежде чем семья Кёлеров смогла сделать следующий решительный шаг. Квартира, которая сначала была для Эльзы спасением, превратилась в тюрьму. Именно так воспринимается жилье, если пятерым приходится тесниться в одной комнате. Трое детей и родители постоянно видят, слышат и нюхают друг друга. Им всем нужен был воздух, чтобы дышать, нужна была свобода – необходимая каждому человеку свобода побыть одному.
Когда в 1953 году они переступили порог своей новой трехкомнатной квартиры, Эльза ощутила, как ее душа словно освободилась из железных тисков. Впервые за двенадцать лет она осмелилась мечтать о том, о чем запрещала себе даже помыслить: о покое. Борьба за семью не прошла даром. На лице явственно обозначились следы полного истощения сил. Впервые она смогла облегченно вздохнуть, лишь когда Руди снова сел за руль грузовика. Только теперь начала рассеиваться темная мгла войны, омрачавшая их сердца и подавлявшая душу Руди, из-за чего он вынужден был сдаться и опустить руки. Первое Рождество в новой квартире стало для Эльзы святой ночью[17] в подлинном смысле этого слова. Никогда еще не было таких счастливых праздников в доме Кёлеров.
Эльза Кёлер ни за что на свете не желала теперь отказываться от чувства собственной востребованности. В течение многих лет, до своего пожилого возраста поддерживала она мужа и детей, не бросала работу и в пятьдесят три года еще раз пошла учиться. Когда в 1965 году ее муж Руди Кёлер умер, она впервые в жизни провела ночь одна в пустой квартире. Она тосковала по нему с первой же минуты после его смерти.
Когда в дом Лодеманов приходили гости, супруг Эльфриды всякий раз принимался рассказывать историю своего сопротивления. Лучше всего это получалось у него в большой компании, тогда его синие глаза вспыхивали воодушевлением. Сколько раз приходилось Эльфриде слышать, как он после войны отказывался – наперекор тому, что советовали ему эти господа из электрической компании, – не высовываться хотя бы некоторое время. Его тогдашнее гордое «нет» каждый раз производило впечатление. Он был не из тех, кто деликатничает, чем бы это ни грозило. Это был серьезный недостаток, так считал и его младший сын.
[(10) «Я тогда смотрел на него, пожалуй, как на Лютера перед императорским сеймом или как на Вильгельма Телля. Мама, наоборот, была недовольна. Ее муж отработал в концерне 23 года, до законного выхода на пенсию оставалось всего два года. Теперь он не мог претендовать ни на что, даже на выходное пособие».]
Для Эльфриды Лодеман в этой семейной легенде, несмотря на ее постоянное повторение, не было абсолютно ничего героического. Она понимала, что совершила в жизни непоправимую ошибку, необдуманный поступок, которого можно было избежать. Да, она совершила его по неопытности, но за все в жизни приходится платить.
Супругов Фридриха и Эльфриду Лодеман разделяли девять лет разницы в возрасте. Общее же, по меньшей мере, состояло в том, что оба называли друг друга «Фридель». Эльфрида была черноволосой
