я ещё пешком под стол ходила, а ты уже любовь с девчонками крутил!
— Это была первая девчонка, с которой я, как ты выражаешься, крутил любовь, — сказал Антон.
— Ты что, до двадцати с лишним лет ни разу не влюблялся? — удивилась я.
Антон как-то слишком долго смотрел в стену напротив — даже, скорей, сквозь неё.
— Только один раз, — сказал он таким голосом, что я почему-то не решилась настаивать на подробностях этой истории.
— А что с Олей? — Меня разбирало любопытство, чем всё закончилось.
* * *
С Олей они подружились и встречались довольно часто — насколько, конечно, позволяли им занятия в институтах.
А потом Антон получил диплом и повёл Олю в «Прагу». А после провожал до электрички. Там и поцеловал её в первый раз — на перроне, под тёплым летним дождём.
* * *
— А знаешь, — сказал Антон ни с того, ни с сего, — вы с ней чем-то похожи.
— Да? Чем?
— Цветом глаз… Нет, не только… Надо же, я думал, что совсем забыл, как она выглядела.
Когда я пересказывала Доре историю Антона, я отметила и эту деталь — не без удовольствия, скажу честно, мною воспринятую. Мне в голову не пришло задуматься, почему наше сходство с девушкой, в которую когда-то был влюблён Антон, доставляет мне удовольствие.
Дорина реакция была как ушат ледяной воды.
— Лично я ни за что не позволила бы мужчине сравнивать меня с какой-то другой женщиной! — Отчеканила она с осуждением в голосе.
Кому было адресовано это осуждение: Антону за то, что он сравнил, или мне за то, что я позволила — я не понимала.
— А что тут такого?… — пролопотала я. Вероятно, в тот момент я очень походила на школьницу, упустившую важную подробность в объяснении учителя.
Дора только многозначительно посмотрела на меня и фыркнула. Но и этот взгляд не сумел ответить мне на вопрос: почему я должна позволять что-то или не позволять чего-то любимому человеку? И я так и не поняла, что плохого в том, что я похожа на когда-то любимую Антоном девушку?…
* * *
На лето Антон уехал к родителям в Ялту, и пригласил к себе Олю. Она приехала почти на целый месяц после окончания практики.
Потом они вернулись в Москву. Оля продолжила учёбу, а Антон приступил к работе в одном не слишком известном московском театре.
Осенью его забрали в армию. Оля сказала только, что будет писать. Разговоров на тему будущего она не любила, и на робкий вопрос Антона: «ты меня дождёшься?» — уклончиво ответила, что в ближайшие два года умирать не собирается.
О том, что у неё есть парень, который должен вернуться из армии будущей весной, она, конечно, Антону не сказала.
* * *
— Вот же!.. Негодяйка! — я хотела сказать более грубо, но сдержалась только из-за Антона.
— Никакая она не негодяйка, — сказал Антон, — она просто хитрая девочка.
— И что ты, не смог этого разглядеть?
— Мне тогда не хватало жизненного опыта, а тем более, в отношениях с женщинами, — сказал Антон, изменившимся, как мне показалось, голосом. — Я верил всем, как себе самому.
— А ты… и она?… — начала я, но не находила нужных слов, — ну, вы с ней?… Антон улыбнулся и опустил глаза.
— Нет, — сказал он, — если я тебя правильно понял, то мы с ней не, мы только целовались.
— А как ты узнал об этом… ну, про её парня?
— Она написала мне о нём через полгода, когда и вернулся тот парень, — сказал Антон. — Она раскаивалась и говорила, что я ей близок и дорог, что я ей очень нравился, но любит она другого, и что тот другой не сможет понять и принять нашей с ней дружбы. Поэтому она прощается навсегда.
— Так значит, и время, и расстояние были ни при чём?
— Ни при чём, — сказал Антон.
— Зубы заговаривал мне, значит!.. — Я хотела обидеться, но не нашла в себе сил на это. — Зато я поняла, почему реву… — сказала я и снова чуть не разревелась.
— И почему же ты ревёшь?
— Я боюсь, — сказала я и посмотрела на Антона с мольбой.
Мы сидели друг против друга за кухонным столом.
— И чего же ты боишься? — он улыбался.
— Не смейся! — Прикрикнула я.
— И не думаю, — спокойно сказал Антон.
— Я боюсь, что ты меня не дождёшься.
Произнеся это, я вдруг оказалась перед той самой ситуацией, которая призраком маячила в моём сознании… нет, скорей — в подсознании. Сейчас она словно реализовалась, будучи озвучена, и на меня из углов поползла пугающе холодная чёрная пустота — даже озноб пробежал по коже. Я съёжилась и закрыла лицо ладонями. И опять зарыдала.
Почему Антон не попытался успокоить меня каким-то иным образом, кроме слов — не обнял, не погладил по голове, например, просто не протянул руку и не прикоснулся ко мне?…
Теперь-то я знаю, почему.
А тогда я ждала этого, потому и ревела. Ведь так всегда делал папа в подобных случаях… Его крепкая тёплая ладонь служила самым надёжным укрытием от любой беды.
— Так, — сказал Антон строго, — завтра иду в деканат и прошу освободить тебя от практики! Причину придётся назвать без обиняков: абсолютная беспомощность восемнадцатилетней девицы и её неумение жить без родительской опеки.
— Не надо, — прогундосила я в носовой платок, — скажи только, что ты не уйдёшь к другой, пока меня не будет.
— К другой уходят мужья или любовники, а я тебе отец, как никак. — Он поднялся из-за стола. — Всё! Мне надоели твои нюни!
Я посмотрела на него снизу вверх, как щенок, которому дали поесть и пообещали ночлег: благодарно и заискивающе. Видела бы Дора!.. Но мне было плевать сейчас на все её Правила Поведения Женщин В Присутствии Мужчин.
— Ура-а-а, — пропищала я. Это заменило мне виляющий хвост.
Антон засмеялся, и, выходя из кухни, обернулся и покачал головой.
А меня осенила гениальная идея:
— Пойдём завтра сфотографируемся, я возьму карточки с собой, и мне будет не так тоскливо без тебя.
Мы пошли в ГУМ, в фотоавтомат, и нащёлкали четыре полоски карточек.
Режиссёром выступала я: я усаживала Антона и обнимала его сзади за шею, потом наоборот, потом мы сидели вдвоём в обнимку, потом я садилась к нему на колени и прижималась щекой к его щеке. Каждый кадр делался в двойном экземпляре.
Получились сплошные объятия. Но мне только это и требовалось. Я разрезала каждую полоску пополам: вышло четыре по две мне, и столько же — Антону.
