class="empty-line"/>
* * *
Я не выпускала из рук эти маленькие снимки. Я ехала в автобусе — от общежития, где нас поселили, к месту нашей «экспедиции», в деревню за шестьдесят километров, или назад, в общежитие — и смотрела на себя в объятиях Антона. Засыпая и просыпаясь, я целовала его лицо — такое любимое его лицо.
Моя однокашница как-то спросила:
— Это что, твой любовник?
Совершенно неожиданно для себя я ответила:
— Да.
По-моему, она меня сразу зауважала. А во мне словно что-то включилось: мне хотелось целовать не карточку, а настоящего Антона, мне хотелось настоящих объятий, настоящих — а не в щёчку — поцелуев…
Я мечтала об Антоне как о мужчине.
Я вспоминала его тело, его запах, его прикосновения, его голос. Я перебирала нашу не очень-то долгую — длиной в несколько месяцев — совместную жизнь, пытаясь найти в ней хоть что-то, что обнадёживало бы: Антон всё ещё в меня влюблён.
Не знаю уж, находила ли я подтверждение этому, но сам процесс перебирания в памяти всего, что связано с Антоном, доставлял мне неописуемое наслаждение. Скоро воспоминания сменились мечтами о том, что было ещё неведомо мне — о наших возможных любовных отношениях. Хотя дальше объятий и поцелуев, как в том кино, я не заглядывала. Я ведь просто не знала, что же там, дальше: одно дело — теория, преподанная Дорой, и совсем другое — реальность…
* * *
Я позвонила Антону с вокзала. Никто не отвечал. Тогда я набрала свой номер — ключи от квартиры я оставила ему.
Когда сквозь жуткий треск в трубке я услышала его голос, я чуть не лишилась чувств.
— Это я, — сказала я.
— У тебя есть в кармане что-нибудь?
— Пятёрка.
— Бери такси, я жду.
На пороге мы замерли друг перед другом. Похоже, Антон испытывал те же чувства, что и я…
Я тосковала в разлуке и думала, что ничто не остановит меня в решимости броситься при встрече ему на шею. Но теперь, когда я стояла в дверях своей квартиры, где мы были с Антоном не больше, чем друзья, папа и дочка, эта решимость улетучилась.
Войдя, я чмокнула его в щёку.
Он ответил тем же.
— Ты всё время жил здесь? — спросила я.
— Конечно, — ответил Антон, — здесь мне не так одиноко, я просто представлял себе, что ты ненадолго вышла и скоро вернёшься.
Это было так приятно услышать!.. Я уже понимала, что могут означать эти слова.
В гостиной стоял букет цветов.
— Мойся, и будем ужинать, — сказал Антон.
Я приняла душ, высушила волосы и надела банный халат. Воротник я пристроила так, чтобы чуть-чуть выглядывал живот под грудью, а сама грудь обрисовывалась бы под мягкой тканью.
— Можно я сяду за стол в халате? — крикнула я из ванной.
— Можно, — сказал Антон.
То ли мой вид, то ли мои смятенные чувства, то ли всё это вместе взятое, помноженное на чувства сидящего напротив мужчины, нагнетало напряжённость. Вино не расслабляло, еда не лезла в горло — хотя Антон и постарался.
Сославшись на трудный день и позднее время, мы решили лечь спать.
Впервые за всё время мы лежали молча.
В тишине я слышала дыхание Антона — неровное и слегка сопящее. Почему-то это страшно разволновало меня.
— Антон, — тихо сказала я.
Он молчал.
— Ты спишь?
Тишина.
— Спишь?
— Сплю, — так же тихо ответил он, — а ты?
— Я тоже, — сказала я.
Мы рассмеялись. Стало легко, как прежде.
— Я скучала по тебе, — сказала я и повернулась к нему лицом.
— Я тоже, — сказал он и тоже повернулся ко мне.
Я протянула руку и погладила его по щеке.
Он схватил её и прижал к губам.
Тогда я сказала:
— Я поняла, что люблю тебя.
— Ты всегда меня любила, глупышка.
— Нет, я люблю тебя, как мужчину, я хочу быть твоей женщиной.
Он ничего не ответил, только прикусил мой мизинец.
— Почему ты не отвечаешь, ты уже не влюблён в меня?
— Я влюблён в тебя ещё больше. Но ты ведь понимаешь, что ты мне в дочки годишься.
— Это не имеет значения.
— Имеет.
— Нет! — крикнула я и зажгла свет в изголовье.
Антон смотрел на меня выжидающе.
Я встала на постели, одним движением скинула с себя ночную рубашку и оказалась обнажённой перед ним.
Он зажмурился и сказал:
— Прикройся, пожалуйста, и ляг.
— Я тебе не нравлюсь?… Да?… Ну, что во мне не так?! — мой голос срывался от обиды и подступающих слёз. — Я уродина? У меня слишком большая грудь?… Или слишком маленький зад?
— Не говори чепухи.
— А что я такого сказала? Что?! Мне уже — страшно подумать! — скоро восемнадцать лет. — Я на самом деле несла чепуху, бессвязную чепуху: мои эмоции бежали впереди меня, я сама не понимала, что я хочу сказать и что говорю.
— Ляг, — тихо повторил Антон, — и мы поговорим.
Я легла и накрылась. Он придвинулся ко мне чуть ближе, чем мы лежали с ним обычно, протянул руку и коснулся моей щеки. Я замерла и перестала дышать.
— Ты, правда, любишь меня? — спросил Антон.
— Да. Правда.
— А откуда ты знаешь?
— Я не могу без тебя жить… ни минуточки не могу.
— Это аргумент. — Мне послышалась натянутая усмешка. — Но я вдвое старше тебя… Пройдёт время, и ты станешь смотреть на своих сверстников…
Я не дала ему договорить:
— Дурак!..
— Не ругайся, — сказал он.
— Кретин! Что ты говоришь!? Ты что, совсем ничего не смыслишь в любви!? — Меня трясло, я готова была вцепиться ему в волосы, но сдерживалась, вытянув руки по швам.
Антон прикрыл мне ладонью рот. Я вывернулась.
— Ты оскорбил меня и мою любовь! Извинись!
— Прости, — сказал он.
— Не прощу!.. Вернее, прощу, но не сейчас…
— А когда?
— Когда ты поцелуешь меня. Это будет доказательством того, что ты относишься ко мне серьёзно.
Антон потянулся и чмокнул меня в щёку.
— Мир? — спросил он.
Я отвернулась и зарыдала.
— Ты что? Зоя! — Похоже, он испугался.
Я сквозь слёзы прохлюпала:
— Так не целуют женщин… ты всё время оскорбляешь меня… я уже не ребёнок… я взрослая… я люблю тебя…
Он повернул меня к себе и крепко прижал к груди. Я снова замерла, боясь вздохнуть.
Его объятия не ослабевали, дыхание снова стало шумным и неровным. Я потянулась губами к его губам. Антон уворачивался, целуя лоб, глаза, мокрые щёки. Было горячо и невыносимо сладко.
Я осторожно высвободила руки и стала ласкать лицо Антона. Потом наши губы встретились. Я уже не ощущала своего тела: только вихрь в голове
