с тремя тоннами немецкого бензина.
Как закончился ночной рейд отряда, Денисенко не знал. Он мог рассказать только о первой половине операции.
– Поначалу все шло как по маслу, – рассказывал Денисенко. – И ночка темная, хоть глаз коли, и ветер шуршит – шаги скрадывает. Добрались мы до фашистских окопов неприметно: спят они, клятые, как барсуки. И время раннее, а спят. Видно, перед атакой отсыпаются. «Ну, спите, думаем, харцызяки, чтоб вам не проснуться и через год!» А тут не по плану получилось: кто-то из наших впотьмах на фашиста наступил. Фашист, как видно, подумал, что свои, ругаться начал, с кулаками полез… Пришлось его, конечно, приколоть, чтоб и другие не проснулись и лишнего шума не было. А другие – без внимания, лишь бы на них не наступили.
Трое ребят из Гутрова каждую кочку в поле знают: прямо к школе нас привели. Смотрим, окна в школе завешены и свет сквозь одеяла пробивается. Значит, не спят… Ближе подползаем, песню стало слышно: орут кто в лес, кто по дрова, да еще губные гармошки, будто колеса немазаные, поскрипывают.
А на улице полно машин, большие и малые, и все брезентом поверху затянуты. Груз, видно, важный, но охрана пустяковая – правду ребята говорили, два часовых на улице топчутся.
Залегли мы на огороде, притихли, ждем, пока эти «рыцари» нагуляются. В двенадцать часов ночи стало вроде бы тише… Тут старший лейтенант приказ по цепочке передал: у каждого окна по два бойца должны стать, а у дверей – пять автоматчиков.
Школа одноэтажная, деревянная, шесть окон и одна дверь.
Условие такое: по свистку командира десантники выбивают окна и швыряют в классы по гранате и по толовой шашке. Автоматчики врываются в здание и открывают огонь.
Но еще первая наша задача нерешенной осталась: надо было точно узнать – двое часовых у колонны или больше. Тут эта девушка, Машенька, в разведку пошла. Смелая дивчина и легонькая, как тень… Ждем ее пять минут, десять. Двое часовых посреди улицы стояли, а потом ближе к машине отошли.
Я рядом с командиром у забора лежал. Прикоснулся он к моему плечу, шепчет: «Будешь машину гнать – запомни: у въезда в село часовые стоят».
Тут Машенька вернулась: я даже не заметил, как она проскользнула под забором огорода. «Точно, товарищ старший лейтенант, – говорит, – часовых двое, но в машинах, в кабинах и в кузовах, фашисты храпят».
«Придется им побудку устроить», – будто сквозь смех ответил Сабодах и щелкнул три раза пальцами. Это был сигнал: трое десантников, еще в пути им отобранные, двинулись ползком к автоколонне…
Денисенко увлекся рассказом, и я его не прерывал: мне было интересно знать все подробности операции.
– Доложу вам, товарищ полковник, что эти трое бойцов, Сабодахом отобранные, очень ловкие пластуны. Ползут – ни шороха, ни дыхания, ни самого малого звука. А через минуту докладывают: «Порядок… Часовых нет».
Тут Сабодах негромко скомандовал: «Пошли…»
Он первый около дверей очутился. Рядом с ним я и Машенька из Мышеловки. Азартная девчонка, все время впереди… Все у нас шло до сих пор по расписанию: школа окружена, ребята с гранатами у окон. Однако сверх программы какой-то пьяный фашист вдруг из двери вывалился. Как видно, свежим воздухом захотел подышать. Сабодах подхватил его на руки и мертвого к стенке бросил. Машенька по ступенькам метнулась – и в коридор.
Теперь Сабодах скомандовал: «Шоферы – по машинам!»
Кинулся я к первой машине и уже на бегу услышал короткий свист. Грянули гранаты и шашки, затрещали автоматы… Правду сказать, я не оглядывался: мое задание – машина, и каждая минута дорога. Рванул я дверцу трехтонки, и она свободно открылась, но там в кабине фашист развалился и храпит. Ну, дьявол, только с тобой и возиться: схватил я его за шиворот и коленом под ложечку, а сам за руль.
Не видел я и не знаю, а лишнего не скажу, как дальше наши дела повернулись. Мотор мой сразу же завелся, и я давай скорость набирать. Дорогу хорошо помню, мы ведь совсем недавно дрались за это село, но только на окраине она перекопанной оказалась. Ехал бы я тише – наверняка застрял бы, а тут я с правилами не считался и только позже понял, что канаву перелетел…
– А как же на переднем крае противника, – спросил я Денисенко, – не пытались вас задержать? Не стреляли?..
Он удивленно развел руками:
– Признаться, переднего края немцев я не заметил. Кто-то закричал, кто-то из-под машины шарахнулся. Да все это полбеды – тут в небе загорелась ракета, и я увидел мост. Ну, если мост, – значит, дома. Бензин, доложу вам, первый сорт, да еще бочка тормозной жидкости оказалась. А что касается машины, на счетчике у нее пять тысяч километров… Новенькая, и нам она в самый раз!
– За бензин и машину спасибо, Денисенко, – сказал я. – Но ваши товарищи до сих пор не вернулись.
Красивое лицо солдата побледнело.
– Вот оно что… Я думал, они давно уже отсыпаются. А все-таки они вернутся. Иначе не может быть.
– Почему вы уверены?
– С таким командиром, как Сабодах, не пропадешь.
Денисенко ушел к своей трофейной машине, а я еще раз позвонил в первый батальон. Мне снова ответили, что отряд Сабодаха из ночного рейда не вернулся.
Нет, уверенности Денисенко я не мог разделить. Я знал, что на этот участок фронта противник подбросил свежие силы. Теперь на каждого нашего бойца приходилось три-четыре фашиста. Пройти через боевые порядки врага среди бела дня было почти невозможно.
И все же надежда на счастливый исход оставалась. Она никогда не покидает на войне. Я видел немые вопросы во взглядах офицеров, когда они обращались ко мне по разным текущим делам. Все они знали о рейде отряда и ждали о нем сведений. Но я ничего не мог им сказать. Единственное, что нам оставалось, – ждать.
Возвращение отряда
Сколько бы ни было у солдата тревог в горячую боевую пору, через какие бы опасности он ни шел, а сон, как верно говорит пословица, – лучшее лекарство от всех бед. Однако сон на передовой особенный, чуткий; бывалые солдаты знают правило: лег – свернулся, встал – встрепенулся и тут же действовать готов.
Бессонная ночь давала себя знать, и я прикорнул в блиндаже.
Как видно, таковы секреты сна, что видится то, о чем думается. Явственно увидел я во сне наш рейдовый отряд, идущий необычной огненной дорогой, раскаленной добела. Черная степь, и только эта дорога пылает, а впереди обрыв, бездонная пропасть, и никто из бойцов не замечает ее.
Одна забота у меня: скорей бы добежать к отряду, крикнуть, предупредить об опасности, но странное дело – голос непослушен мне, и я задыхаюсь, хриплю, но не могу вымолвить слова…
Вот первым уверенно шагает плечистый и
