а потом уложил в постель, лег рядом, укрыл одеялом и шептал в макушку утешая:
— Тише-тише, моя Королева. Все решим. Мы справимся. Да и тебе после докторской нужно же следующее приключение? Все будет хорошо, моя снежная девочка.
Тогда я ему поверила, но до серьезного разговора дело у нас за эту неделю так и не дошло. А теперь он прикрывается Никитой, не желая пускать в свои секреты?
Штош.
Жизнь ребенка для меня в приоритете, поэтому муж…
Сам виноват, короче.
Не хочет по-плохому?
По-хорошему будет еще хуже.
Гарантирую.
Глава 12
Руслан
Тем местом, на котором сижу, остро чую, что мать уже не в духе и сейчас, возможно, семейные посиделки пойдут на хрен и кто-то реально огребет. Поэтому подрываюсь, чмокаю ее в макушку, хлопаю отца по плечу и сваливаю из кухни. Сначала на балкон в гостиной — в себя прийти от вороха новостей, а дальше — по ситуации выгребать уже.
Может и правда, пора наконец-то поговорить с Ладой? Хоть что-то прояснить про нее? Про нас? Податься к отцу в аспирантуру, поддержать маму, раз она завелась с этим пацаном? Видимо, хватит быть как Марк. По ходу, пора уже что-то сделать нормальное и для себя.
А то я до сих пор больше Миронов, чем Ланской. Такое же эгоистичное трепло тянучее.
Когда я, устав «дышать на счет» и медитировать на луну выползаю из гостиной, то улавливаю часть напряженной беседы родителей.
Папа Влад тяжело вздыхает, а потом, словно через силу начинает говорить. И то, что я слышу, повергает меня в ужас:
— Мои родители всегда ненавидели и презирали меня, считали, что ребёнка им подменили в роддоме. Анна была звездой и любовью всей их жизни, а я — так, «авось на что сгодится и этот выбрак».
— Влад, не знаю, что тебе сказать ещё, — вздыхает мама.
А потом продолжает, да так, что очень хочется срочно в Ухту поехать, на кладбище, бл*, и пару вопросов почившему предку ее задать, чтоб ему там, в аду, не скучно было:
— Как ребёнок, ненужный своему отцу только потому, что девочка, я, возможно, понимаю твои чувства, но тогда должна быть откровенной: без разговора с родителями из этого болота ты не вылезешь. Ты же помнишь, что я поставила точку в своей эпопее при разговоре с отцом прямо перед нашей свадьбой?
И хвала всем ее Кириллам и прочим Мафдетам! Ох и свадьбу мы тогда замутили с батей. До сих пор приятно вспомнить, и как маме понравилось, и какая она счастливая была.
А сейчас она говорит с грустью, но спасибо, что без звона слез в голосе:
— И именно поэтому, после того как Анатолий Степанович ушел, эта история оказалась для меня окончательно закрытой. И я не ощущала потребности даже поехать на похороны, и ни разу сих пор об этом не пожалела.
— Возможно, мне нужно с ними поговорить? — папа Влад звучит удивленно и неуверенно. Это так странно. Он же всегда у нас кремень, скала, локомотив. А тут такое.
Нет, точно все наши проблемы от родителей и из детства. Хорошо, что мне повезло свой стартовый комплект так удачно сменить.
Что у моих там еще происходит, кроме разговора, мне не видно, но мама уже уговаривает, знаю я этот тон и паузы:
— Думаю, что да, но ты не готов к решительному выяснению отношений с родителями сейчас, поэтому я всего лишь попрошу тебя — если вдруг появится возможность или так сложатся обстоятельства, пожалуйста, не отказывайся!
А после там что-то шуршит, потом падает, и мама всхлипывает.
Я идиот, бл*. Сейчас влез ещё хуже, чем тогда, в ванной.
Это настолько горькое и личное, что, по-хорошему, меня следует убить.
Чужие тайны… Нет, не так.
Болючие тайны самых дорогих и близких.
И мне, мне тоже больно. За них. И за себя.
Я точно такой же, здесь мы абсолютно, бл*, схожи. Ненужные дети.
Не поймёшь сразу, кому из нас не повезло больше.
Все в говне. И мать, и батя, и я, да даже псевдо-Мироновский Никитос этот несчастный…
Да, так бывает.
Но я точно знаю, что любое дерьмо в нашей жизни случается для чего-то.
Нет, не почему-то, а для чего-то.
Оно обязательно нас учит.
Понял, о чем все это было? Извлёк урок, запомнил? Молодец!
Прощелкал, не отследил, не внял — получи ещё раз того же дерьма полную хатку.
Так что, множим мы собственные страдания и время в своей жизни теряем только тогда, когда не желаем учиться. А стоит задуматься, прочувствовать, осознать, принять — и, хоба, ты в шоколаде.
Или нет.
Столько времени прошло, и я даже с психотерапевтом говорил, и казалось мне, что отпустило… А все равно больно.
Мозг мой, чувствую, старается изо всех сил, ищет спасение, пытается удержаться на грани адекватности и…
Справляется, подбрасывая мне совершенно свеженькое воспоминание на тему «шоколад или нет».
Буквально недельной давности.
Мы с Айкой (на самом деле она Айгерим, что в переводе с казахского значит «красавица») третьей дочерью тети Лейлы гуляем в ожидании, пока Гоха вернётся с работы.
Эта бодрая девица пяти лет гоняет по площадке у озера голубей и мальчику, который залез в только что вскопанную и еще не засаженную клумбу, вопит на весь парк:
— Что же ты делаешь? Ты же в говне!
Так что бывает по-разному, да.
Но в наших силах выбраться из того дерьма, куда окунули нас другие.
Отмыться. Пойти дальше.
Но не забыть! Иначе все эти мучения будут зря.
Жить и не забывать!
И никогда-никогда больше не быть безответственными. Всегда помнить, что от наших решений зависят другие.
Чаще всего: беззащитные и слабые.
Вот бы еще мне об этом вовремя вспоминать, а то вечно меня несет, чуть что.
Глава 13
Лада
Да, у нас, как и в любой семье, бывают кризисы. Больные, горькие, страшные.
Но после них Сева всегда такой нежный, ласковый, внимательный и заботливый, что у меня просто от восхищения, радости и восторга нет слов.
Потом, после них долгое время в семье всё хорошо и иногда даже очень хорошо. Поэтому, ну, я стараюсь относиться к этим сложным моментам с пониманием. Хотя в последний раз в больнице мне предложили снять побои.
Просто Сева, он такой резкий, эмоциональный, возможно, немного деспотичный, но он же старше, он заботится обо мне, он же знает, как будет лучше.
Тем более что у него есть поводы злиться.
Все равно я не совсем ему принадлежу. Вернее, телом-то однозначно «да» и только ему, но не душой. Душа моя отдана давно и возврату не подлежит.
Поэтому он злится. Иногда очень сильно. И это бывает больно.
Как же это должно быть прекрасно, когда ты вся принадлежишь одному мужчине. И душой, и телом. Гармония, понимание, единение.
Мне не узнать, потому что так уж у меня вышло: полюбила не того. Не подходящего. «Бывает», — как говорит мой муж.
До этой зимы у меня не было сомнений, только сожаления.
Но после встречи с Маргаритой Анатольевной у меня в глубине души клубятся вопросы: если она нашла свое счастье с человеком моложе аж на целых десять лет, то, возможно, и я могла бы? Нет, я помню все, что говорил Сева: больная, извращенная фантазия, нездоровая психика, попытка защититься от агрессии родителей…
Я все это помню, но, кроме этого, я помню также и лучистые глаза, полные тепла и веры. Руки, что крепко держали, защищая, помогая преодолеть ужас и тревогу в ожидании защиты работ моих первых учеников. Я помню нежный успокаивающий шепот на ухо: «Вы чудесный педагог, Лада Юрьевна! Мы справимся. Для вас…»
Я все это помню и от этого мне нестерпимо больно. Уже много лет.
Я струсила. Сбежала.
Но не спаслась.
Не нашла своего места, своей гавани, своего дома.
Тот, в котором я живу — это крепость. Тюрьма. Не дом.
Да, я признала, что сама-дура-виновата. Но может быть, еще есть шанс все исправить?
После смерти моей свекрови Сева разрешил мне вернуться в Петербург из Великого Новгорода. И вот теперь я, слегка потерянная из-за долгой жизни в тиши и умиротворении небольшого областного центра, оказалась снова брошена котел Северной Столицы. С одной стороны — нервно и боязно, но с другой в душе пузырится восторг — я снова в одном городе с ним.
А сейчас, топая к магазину по дорожке, известной мне еще по тем, счастливым и беззаботным временам, я думаю: а что было бы, если бы я не струсила и не согласилась
