щеках Лины уже появляется смущённый румянец. — Иди.
— Паш, это парные танцы и они уже начали.
Павел снова заглядывает в зал и, заметив, что к ним идёт человек, отступает за дверь.
— Вы хотите поучаствовать?
— Я смотрю у вас тут парное, а у меня…
— Ничего-ничего, — симпатичный, статный мужчина расплывается в улыбке. Павел слышит это по голосу, по тому, как меняется его тембр. И что-то от этой перемены царапает внутри: неприятное, недовольное. — Проходите, я могу составить вам компанию, а если кто-то ещё заглянет, так и сменимся. Вы умеете или начнём с азов?
«Умеет. Немного, но основные шаги некоторых танцев освоила, когда её водили в детстве».
Даже внутренний голос звучит нервно и собственнически. Не помогает даже мысль о том, что Лина человек, ей нужно налаживать человеческие отношения, а он сам всего лишь домовой. Служил у её бабки, служит ей и будет служить её детям.
«Детям…»
Павел прикрывает глаза и меняет форму, прежде чем успевает подумать. Он тоже умеет танцевать в принципе. Не только бабке Лины служил в своей жизни и не только в типичной квартирке жил.
Отряхнув несуществующие пылинки с джинсового костюма, уж воспроизвести-то одежду при необходимости он может, Павел выступает из-за двери.
«Раз, два, три. Открывайте двери».
— А для меня место здесь найдётся?
Чёртов эгоизм взял своё и позже Павел непременно себя за это поругает, но это будет потом. Тогда, когда перед глазами не будет стоять лицо Лины, на губах которой дрожит мягкая, облегчённая улыбка.
— Проходите.
Павел не знает, кажется ли ему или на лице мужчины мелькает тень кислого недовольства, да и не хочет знать.
«Потом. С людьми она может начать налаживать отношения и потом. В конце концов, из дома я почти никуда и не выбираюсь, налаживай сколько угодно».
— Позвольте вас пригласить?
Он галантно подаёт руку, будто сбросил с плеч сотни лет и вновь стал человеком. Тогда он, правда, не танцевал и имя это обрёл позже, однако ощущение чего-то щёкотно-искрящегося внутри определённо точно из тех времён.
— А сейчас, — хлопнув в ладоши, прерывает его пассаж, хозяин данного мероприятия и музыка смолкает. — Фокстрот. Не пугайтесь те, кто сегодня с нами первый раз. Шаги этого танца не так страшны, как может показаться на первый взгляд. К тем, кто не поймёт, я подойду, так что не бойтесь.
— Сможешь? — спрашивает Павел, отворачиваясь обратно к Лине, когда начинает играть музыка. То, что незнакомец смотрит на них, его никоим разом не волнует.
— Давай уйдём, — шепчет Лина жмурясь. — Я слишком давно выходила на паркет, бабушка же должна была рассказывать. Я не…
— Всё хорошо. Если не получится, уйдём. Давай покажу?
Павел касается осторожно, привлекая к себе её внимание и, добившись кивка, приобнимает: не так как хочется, а так как нужно.
— Слушай сердце, просто открой в него дверцу, — шепчет Павел. — Двигайся со мной и смотри.
Он медленно показывает шаги, осторожно наступая и отступая. Ведёт, плавно скользя по старому, вытертому паркету и чем дольше длится музыка, тем больше вспоминает Лина. Павел чувствует это по тому, как всё более уверенными становятся шаги, как она всё меньше смотрит на его ноги и требует подсказок, по тому, как ускоряется темп.
«Лети со мной, будь собой» — отстукивает сердце, а Павел улыбается уголками губ, видя, как Лина прикрывает глаза. Она вспомнила и вошла в ритм.
«Танец, как езда на велосипеде, ему невозможно разучиться» — довольно думает Павел и тоже прикрывает глаза.
На те мгновения, что звучит музыка, кажется, что всё вокруг растворяется и есть только они одни. Её рука в его руке, её тепло рядом и ритм, плотно вплетающийся в сердце. И неважно сейчас, что он всего лишь домовой, а она человек. И дела тоже не важны. Они займутся всем этим потом.
Глава 5
В воздухе пахнет нагретой солнцем землёй и цветами. Зажмурившись, Даша улыбается, вдыхая этот особый запах лета.
Здесь, на заднем дворе приспособленного под пансионат большого несколькоэтажного дома по такой жаре никого нет. Здесь она уж точно не будет никому мешать и никого не побеспокоит. Да и папа сказал погулять пока и не искать его. То ли какими-то делами занимается и не хочет, чтобы она путалась под ногами, то ли готовит какой-то сюрприз.
Даше хочется думать, что верно именно последнее. И что этот сюрприз непременно для неё.
— Как думаешь, Лимик, — Даша поднимает старенького плюшевого ламантина так, чтобы его морда оказалась вровень с её глазами. — Папа подарит нам котёнка? Мы будем любить его и играть с ним. Как думаешь, Лимик, ему понравится фантик на палочке? А спать он с нами будет, да?
Тёплый ветер щекочет ноги, приподнимая подол зелёного платья и Даша, пискнув от неожиданности, тянет его назад, прижимая к коленкам. Плюшевая игрушка выскальзывает из рук, падая на высушенную солнцем землю, и пачкается.
— Ну вот…
Даша поджимает губы, сдерживая навернувшиеся на глаза слёзы, и приседает, чтобы подобрать игрушку.
— Ну, ты посмотри, какой ты неряха, Лимик! — выговаривает она игрушке, отряхивая её от налипшей на плюшевый бок пыли. — Как так можно? Мне тебя что, постирать?
С новым порывом ветра Даш отвлекается, теряя всякий интерес к игрушке, но вместе с тем приобретая его к яблоне. Она помнит дерево в цвету. Бело-розоватые, пышные, как безешки, цветы делали его похожим на большой букет на ножке. Сейчас же дерево усыпано красноватыми и зеленовато-красными плодами. Вкусными, как помнит Даша по прошлым годам.
— Лимик, — шепчет Даша, будто её кто-то может подслушать. — А давай папе тоже сюрприз сделаем?
Сорвавшись с места, Даша несётся к самому большому и раскидистому дереву. На нём, на первый взгляд больше всех этих красных, ароматных, как подсказывает память, плодов.
— Посиди тут!
Положив игрушку на лавочку рядом с деревом, Даша тянется к веткам, но все яблоки оказываются гораздо выше, чем она может дотянуться. Не помогает даже висение на
