профиль, стоял, погруженный то ли в заботы, то ли в раздумья, муж Светланы. В голове у Котлера завихрились мысли, дельные вперемешку с несуразицей. Он знал, что мужчина не может его увидеть, но боялся: а вдруг увидит? Знал, что на дворе две тысячи тринадцатый год и что Советского Союза больше нет, но ему казалось, что его вот-вот накроет стылая тень КГБ, что прежние его палачи где-то рядом. Знал, что он теперь гражданин Израиля, муж и отец, известный диссидент, но все равно чувствовал себя затравленным, уязвимым и не мог преодолеть ужаса. Человек в окне моргнул, устало провел рукой по седым волосам. Откашлялся, что-то сказал жене, прищурившись, выслушал ее ответ и, шаркая, вышел из комнаты.
Пять
Когда Котлер вошел, Лиора смотрела телевизор. Едва взглянув на экран, он сразу узнал фильм — «Белое солнце пустыни», советская картина, некогда его любимейшая. Она вышла в тысяча девятьсот семидесятом году, ему тогда было двадцать, и он делал первые робкие шаги по диссидентской стезе. Прочитал в самиздатском переводе «Эксодус» Леона Юриса. В разношерстной компании позволял себе высказывания небезопасного толка. Ничего серьезного. Тон картины — суховатый, лаконичный, мягко высмеивающий советские мифы о революции — пленил его. И музыка тоже, особенно знаменитая баллада Окуджавы, а Котлер в те времена еще причислял себя к студентам и меломанам. Пока Лиора не выключила телевизор, на экране успели промелькнуть закутанные в паранджу женщины, семенящие по узкой улочке пыльного азиатского городка. Женщины в парандже, дремлющие старцы с длинными бородами, решительно настроенные пришлые освободители, диковатые повстанцы-мусульмане, полыхающие нефтяные скважины — кто был способен предсказать дурное постоянство этого несчастливого сюжета?
Котлер подсел к Лиоре на синее покрывало. Настроение у обоих было более чем целомудренное. Лиора держалась немного отчужденно, словно опасаясь взрыва. Путешествие, в которое они пустились, и так уже полное неурядиц, теперь, похоже, еще больше осложнилось. Главным образом, подумал Котлер, потому, что он совершенно не умел проявлять эгоизм. Впервые за свою полную самоотречения жизнь он захотел чего-то для себя — и все равно продолжает себе вредить. Когда в нем зародилась мечта просыпаться с Лиорой вместе в огромной белоснежной комнате с видом на море? Если не с момента их первой встречи, то почти сразу после того, как он взял ее в свой штат и, дальше больше, ввел в свой дом. Смышленая, расторопная девушка быстро сделалась незаменимой. Часто бывала у них по пятницам на ужинах. Стала кем-то вроде старшей сестры для Дафны и вместе с ней ходила по магазинам за той одеждой, которую Мирьям, в силу своей набожности, не признавала. Все это время между ним и Лиорой ощущалась связь — так современные устройства непрерывно обмениваются невидимым потоком данных. Продолжалось это несколько лет. А год назад, однажды вечером, когда они допоздна заработались у него в кабинете, она подняла голову от блокнота, наткнулась на его откровенный взгляд, а он, впервые в жизни, не стал натягивать смирительную рубашку. «Как мне сдержаться? — спросил он у нее. — И нужно ли мне и дальше сдерживать себя?» Она пристально посмотрела на него и сказала: «Это вам решать». На что он ответил: «Нет, тебе». И в его кабинете произошло то, что происходит в кабинетах очень многих политиков. Стыд какой, думал Котлер и все равно следовал этой недостойной традиции.
— Что сказала Дафна? — спросила Лиора. — Помимо того, что она меня ненавидит.
— Не скупясь на выражения, назвала отца идиотом. На данный момент мнение это популярное и оспорить его трудно. Хотя я и попытался.
— И все?
— Она уже взрослая девочка. Молодая женщина. Далеко не ребенок, как она не преминула мне напомнить. Пока вот так в лоб не скажут, этого как-то до конца не осознаешь. Хотя в этом что-то есть. Рано или поздно это происходит: ребенок начинает понимать, что его родитель не такой уж взрослый, а родитель — что его ребенок повзрослел.
— Да ты, Барух, философ.
— В подобные моменты жизни каждый прибегает к своим порокам. Кто-то к выпивке, кто-то к философии. У большинства людей нет твоего непоколебимого самообладания — им не так повезло.
— Мое непоколебимое самообладание. А знаешь, каково быть девушкой с самообладанием? Это же все равно как изъян. До сих пор неловко вспоминать все глупости, которые я вытворяла, чтобы от него избавиться.
— Как по мне, никакой это не изъян. Наоборот, отличная штука.
— Только из-за этого ты вечно оказываешься отщепенцем. Парией.
— Нам не впервой, — сказал Котлер и взял Лиору за руку.
— Так, значит, что? — спросила Лиора. — Все остается по-прежнему? Как и было?
— В отношении нас с тобой ничего не изменилось, — сказал Котлер.
— А в другом? Если что-то случилось, не молчи, Барух.
Котлер хотел было притянуть Лиору к себе, но она заупрямилась и не поддалась.
— Тебе что-нибудь говорит имя Владимира Танкилевича? — спросил Котлер.
По ее лицу он понял: ничего. Да и неудивительно. Это имя уже давно никому ни о чем не говорит, кроме горстки посвященных. Которая становится все меньше. В живых осталось лишь несколько участников драмы, перевернувшей его жизнь.
— Он — мой рыжий Мотеле, — с вымученной улыбкой сказал Котлер.
— Я не понимаю, Барух.
— Это из книги Евгении Гинзбург. «Это что еще за рыжий Мотеле?» — спросила она у мужа на одном загородном выезде. Аналогия не идеальна. Гинзбург была еврейка и коммунистка, а ее рыжий Мотеле — еврей и чекист, но все равно эта строчка засела у меня в голове.
— Возможно, я тупая, Барух, или перенервничала, или просто устала, только я сейчас не в настроении разгадывать загадки.
— Танкилевич — это тот человек, который на меня донес. У которого я жил в Москве и который оказался осведомителем КГБ. Он опубликовал в «Известиях» открытое письмо, в котором обвинил меня в том, что я работаю на ЦРУ.
— Так, хорошо. И почему вдруг ты о нем вспомнил?
— Я его видел.
— Когда ты мог его видеть? Мы весь день были вместе.
— Во дворе, когда звонил Дафне. Он был в доме, стоял у окна. Продолжать?
Продолжать не было нужды. Лиора вскочила с кровати и уставилась на него.
— Ты его видел, а он тебя нет?
— Он нет.
— Прекрасно, — сказала Лиора.
Кинулась к комоду, выдвинула ящик. Выхватила охапку одежды и кинула в изножье кровати. Она хотела, чтобы он действовал, сопротивлялся тому, что, она чувствовала, уже в нем угнездилось, но это не помогло. Он продолжал безмятежно, как ни в чем не бывало сидеть на кровати. Лиора смотрела
