на помост, те с удовольствием растирали ладонями шейные позвонки, приседали, потягивались. С «колов», залитых кровью, тоже слезали актеры, видны были стульчики и крепления.
В работе Анастасия была требовательной и жесткой ко всем, в том числе – и к себе самой, безупречно выполняла обещанное. Ей подчинялись без ропота, уважали без неприязни. Анастасия строго контролировала всё, искоса поглядывая на Пашу в ожидании поддержки и одобрения.
Правда, ни того, ни другого она не ощущала, с немалым усилием продолжая держаться уверенно и ровно. В какой-то миг ей даже захотелось расплакаться и убежать куда-нибудь, но она давно себе такого не позволяла, ни при каких условиях. Не могла позволить и теперь.
Павлу Григорьевичу вдруг захотелось выпить и тоже уйти. Или уйти и выпить. Снова посетила не свойственная его натуре и характеру тоска. Он сдерживался, но не желал терпеть долго. Спросил у Насти, как мог спокойнее:
– А если Гриша сейчас очнется и всё это увидит? Он же никогда не простит ни мне, ни тебе этой лжи. Я не люблю бессмысленных действий, ты знаешь.
Анастасия, кивнув ему в ответ, не мигая продолжала давать инструкции по рации.
– Снайпер! Остаемся пока на позиции! Если что-то пойдет не так, усыпляйте Гришу без команды!
Послышался лаконичный отзыв снайпера.
– Принято.
Анастасия продолжала руководить, повернулась к психологу.
– Лев, так мы дрессировщика с медведем отпускаем?
Лев неопределенно пожевал губами. Анастасия настаивала.
– На медведя цены конские. У них оплата почасовая! Он уже свое отыграл.
– Отпускай. А пригодился-то мишка славно! – хохотнул Лев, он был доволен, медведь был его идеей. – Слушай, а может, сына барина, этого барчука, заменим на кого-нибудь поярче? Этот какой-то деревянный, неубедительный. На карточного валета похож.
Анастасия нахмурилась.
– В смысле – «заменим»?! Гриша же его видел, общался.
Психолог Лев махнул рукой.
– Да Гриша его и не запомнил. Он же никого не помнит, кроме себя.
Затем добавил, смеясь:
– А Любаша-то хороша как, огонь-баба, нашли же в массовке новую Мордюкову! Одни репки чего стоят. Ух, и крепкие же репки у этой Любаши!
Анастасия, изогнув тонкую бровь, косо глянула на Льва.
Павел Григорьевич почувствовал неожиданно болезненный укол ревности. Неужели его гордую амазонку Настю может заинтересовать какой-то «креативный директор», поставщик платных услуг, этот тощий хмырь?
Но Настя как-то сама на себя стала не похожа. Легкая плавная походка, блеск в глазах, незнакомые нотки в голосе, новая прическа. Черт возьми, а не влюбилась ли она в этого разноглазого фрика?
– Да, репка – это, безусловно, твой фрукт, Лёва, – с легкой язвительностью проговорила Настя, расправляя тонкий шелковый платок на высокой шее.
Тут Павел Григорьевич решил вмешаться в их беседу вполне осознанным действием, хотя пока и бескровно. Поддев носком туфли, как бы случайно опрокинул высокий стеклянный столик с уродливым кактусом, стоявшим возле монитора Льва. Кактус рухнул в расщелину пола, упал на земляной пол первого этажа мельницы. Лев проследил взглядом за полетом кактуса, поднял бровь, но промолчал.
Павел Григорьевич развел руками, сделав опечаленное лицо.
– Пардон, уронил твою репку, не обессудь, дружище, заведешь себе новую. Так я продолжу. Если Гриша узнает, что всё это было разыграно, он этого никогда не простит ни мне, ни вам обоим – это, во-первых.
Шелковый шарф скользнул с плеч Анастасии на пол, но она и глазом не моргнула. Покинув место у монитора, стремительно шагнув, она прильнула к Павлу Григорьевичу и прошептала:
– Паш, успокойся. Он ничего не узнает. Обещаю.
Мягко, но решительно отодвинув Настю в сторону, Павел Григорьевич продолжил:
– Во-вторых, мой сын не бешеная собака, чтобы его усыплять, даже и понарошку. В-третьих, он всех запомнил. Не нужно считать моего сына дебилом.
Настя ласково обняла, взяла его руки в свои.
– Мы это уже обсуждали. Всё продумано до мелочей. Накладок не будет, Паш. Верь мне.
Павел Григорьевич снова отодвинул Анастасию, не желая замечать серых прозрачных глаз, наполнявшихся слезами, задрожавших губ. Спустился вниз и вышел вон из чёртовой мельницы. Прочь!
Присел на деревянную лавку в тени липы (ох уж, не всё ли здесь вообще липовое?).
«Как я на это согласился? Моего Гришу взять и усыпить?»
Павел Григорьевич достал из кармана флягу, отпил любимого коньяка. Он был донельзя расстроен.
Возникшая тень на тропинке у мельницы заставила поднять глаза. Перед ним стоял Лев. Сокрушенно качая головой, он держал в ладонях обломок кактуса.
– Ты погубил Настю. Мою вечнозеленую Настю.
Павел Григорьевич помимо воли рассмеялся – на этого психа Льва невозможно было долго сердиться.
Но Лев продолжил серьезным тоном, строго поглядев на флягу с коньяком:
– Паша, что за паника?
Павел Григорьевич убрал флягу в карман. Вздохнул.
– Обычная паника. Страшно мне.
Лев тоже вздохнул. Продолжил размеренно:
– Не забывай, мы делаем великое дело: мы не просто возвращаем тебе сына, а практически создаем нового человека. И для этого он должен начать с абсолютного нуля – другие люди, другая реальность, нужно вернуть его к базовым настройкам, отобрать...
Павел Григорьевич махнул рукой, снова вынул флягу, отпил.
– Да слышал я уже это всё. Просто...
Разноцветные глаза психолога Льва сверкнули, но продолжил он будничным тоном.
– Да, Паша, в том-то и дело, что – просто. Просто мы деревню целую построили, актеров нагнали, зверей, технологов, костюмеров. Настя тут часами ползала, камеры везде распихивала, ночей не спала для того, чтобы ты раскис в первый же день?!
Павел Григорьевич не сдавался.
– Я не раскис.
Лев хрустнул костяшками пальцев.
– А че? Просто побухать на природе вышел? Пошли-ка лучше посмотрим, как там у твоего сына шаблоны рвутся. Будет поучительно – сам увидишь и убедишься.
Оба отправились наверх, где у мониторов ждала Настя, кутаясь в шелковый шарф, отводя покрасневшие глаза. Увидев Пашу, улыбнулась.
На центральном экране красовался Гриша крупным планом.
Осунувшийся и растрепанный, он сидел в углу конюшни, обняв руками колени, и что-то рассказывал невидимому собеседнику о происходящем в мире и с ним.
– То есть я в прошлом... И я конюх... Но я не могу быть конюхом! Да я и в прошлом быть не могу! Но я, по ходу, в прошлом. И я, по ходу, конюх. Но почему – в прошлом? И почему конюх-то?..
Сценарист Артём хмурился, слушая Гришины страдания. Взяв пачку текстов, сокрушенно вздохнул, покачал головою, протер очки.
– Какой скучный монолог! Сразу понятно, что не я написал. Ладно, пойду, раздам сценарий. Пусть учат текст!
