же под заголовками начинались почти одинаково: «Вчера воскресший из мертвых герой войны капитан Марк Каугилл по прозвищу Сонни дал обвинительные показания против своего кузена Кларенса Баркера…»
На следующий день присяжным понадобилось менее часа на принятие решения. Баркера признали виновным по всем статьям. Ему грозил смертный приговор.
— Подсудимый, присяжные единогласно признали вас виновным в двух совершенных убийствах. В военное время первое убийство повлекло бы за собой также обвинение в госизмене, караемое смертной казнью. В мирное время убийство также является тяжким преступлением, влекущим за собой такое же наказание. Вас признали виновным в убийствах. Я не заметил в вас ни малейшего признака сожаления о судьбе ваших жертв; не увидел и раскаяния в кражах, совершенных с целью избежать разоблачения. А ведь жертвами этого жестокого мошенничества стали члены вашей собственной семьи. Вы привели их к банкротству, чтобы спасти свою шкуру. Я пытался найти хоть одно смягчающее обстоятельство, которое вынудило бы нас проявить к вам милосердие. Но, видя, что вы совершенно не испытываете угрызений совести, не нашел ни одного.
Тут судья сделал паузу, взял маленький квадратик черного шелка и положил поверх своего парика. В переполненном зале наступила полная тишина.
— Кларенс Баркер, вас признали виновным в убийствах майора Хью Огилви и Джеймса Уотсона. Из зала суда вас препроводят в место ожидания казни и казнят через повешение. Господь, пощади его душу.
* * *
Поздним вечером в октябре 1923 года, совершая обход, тюремщик в Армли услышал хрипы из камеры смертника. Заглянув в камеру, он обнаружил, что арестант Баркер пытался покончить с собой, повесившись на простыне. Тюремщик, крепкий абердинец[2], во время войны служивший в «Черной страже»[3], срезал простыню, оказал заключенному первую помощь, но после не проявил к нему ни капли сочувствия.
— Не утруждай себя, — сказал тюремщик пытавшемуся отдышаться Баркеру. — Самоубийство — трусливая смерть. Все равно скоро встретишься с Томасом; он-то все сделает как надо.
— Кто такой Томас? — прохрипел Баркер, когда смог говорить.
— Последний, с кем ты встретишься, и тот, с кем никто не хочет встречаться, — бодро отвечал тюремщик. — Томас Пьерпойнт, палач. Со дня на день должен тебя навестить, взвесить и измерить. — Тюремщик явно наслаждался разговором с Баркером. — Рост и вес нужны, чтобы рассчитать противовес под люком. Мелом чертят букву Т на люке, чтобы ты встал в нужное место; потом Томас нажимает рычажок и отправляет тебя прямо в ад, где тебя уже заждались. Ты не переживай, ты ничего не почувствуешь. Скорее всего, — беззаботно добавил тюремщик. — Хотя наверняка знать нельзя, ведь все, кто мог бы рассказать об этом, умерли. — Он бросил презрительный взгляд на всхлипывающую фигуру на койке. — Какой же ты никчемный кусок дерьма, Баркер. Мир станет лучше без тебя, — и тюремщик захлопнул за собой дверь камеры.
Две недели спустя холодным пасмурным ветреным утром в семь сорок пять на деревянных воротах тюрьмы повесили объявление. Кларенс Баркер встретился с Томасом Пьерпойнтом. Казнь состоялась.
Каугиллы прочли краткую заметку о казни в газете и вздохнули с облегчением. Сонни — потому что закончилась мрачная глава в их жизни. Ханна — потому что покойные родители Баркера, особенно ее золовка Бесси, не узнали о позорной участи своего сына.
Глава шестая
В Австралии Джеймс и Элис некоторое время раздумывали над содержанием письма Ханны, а потом составили план действий.
— Думаю, твоя мама права, — сказала Элис. — Жаль, что мы не сможем воссоединиться с семьей; тогда нам пришлось бы себя раскрыть, а это навредило бы Сонни и Майклу.
— Да, я понял. И все же рад, что мама знает правду и принимает тебя.
Элис улыбнулась.
— А я никогда в этом не сомневалась. С того дня, как мы приехали навестить бедняжку Цисси перед отъездом из Англии. Я поговорила с твоей мамой, пока ты разговаривал с Сонни и прощался с Цисси. Она сказала, что сразу видно, как ты со мной счастлив: «Пусть он и дальше будет счастливым. И тогда я тоже буду рада».
Джеймс улыбнулся.
— В таком случае она должна быть очень рада. Теперь, когда все раскрылось, я не вижу причин больше скрываться. Я давно мечтаю писать родным напрямую и открыто; это много для меня значит. Под фамилией Каугилл, разумеется, — добавил он. — Нам столько лет приходилось взвешивать каждое слово, чтобы не выдать себя Конни.
Ханна не без опасения распечатывала ответ Джеймса, но первые строки развеяли ее страхи.
Дорогая мама!
Как же мы обрадовались, получив твое письмо! Ты, как всегда, права. Мы разделяем твои сомнения. Нам бы хотелось больше не скрываться, но, если ради этого придется пожертвовать покоем и благополучием Майкла или Сонни, цена будет слишком высока. Поэтому до поры до времени мы останемся туманными фигурами из прошлого и будем прятаться и дальше. Но не от тебя, чему мы оба очень рады.
Недавно мы получили подборку вырезок о суде над Баркером (вот почему хорошо быть владельцем нескольких газет). Подумать только, мой младший брат — герой войны! Впрочем, Сонни заслужил это звание. Мы безмерно им гордимся; представляю, что чувствуешь ты. Я рад, что Баркер получил по заслугам после всех несчастий и страданий, что он причинил людям. Я бы и сам, будь у меня возможность, поднес ему веревку, завязал петлю, смазал крышку люка и нажал бы на рычаг.
А вот Саймон Джонс кажется очень порядочным парнем. Во всех отчетах его расхваливают на все лады. Уверен, что сообща Саймон, Майкл и Сонни восстановят все, что разрушил Баркер.
Теперь о грустном: хотя мы с Элис все еще горюем из-за Сола, нас утешает, что перед его смертью они с Сонни подружились. Мы думали о том, быстро бы они догадались, что между ними есть родственная связь, если бы все сложилось иначе. Думаю, быстро, ведь в письме, написанном накануне гибели, Сол смутно намекал на это. Но этому не суждено было случиться, и что теперь говорить о прошлом.
Что до остального нашего племени — я имею в виду твоих внуков, — Цисси вышла замуж и счастлива. Ее муж работает репортером. Теперь мы всегда в курсе местных новостей и сплетен. Эллен работает в библиотеке. Она всегда была книжным червячком, и я шучу, что она устроилась на эту работу, чтобы прочесть все книги в мире. Не думаю, что она выйдет замуж; она даже не смотрит на молодых людей, будто те для нее не существуют, но мало ли, может, однажды она нас удивит. Кстати о молодых людях: наши двое растут как на дрожжах, а может, это я старею. Филипу скоро пятнадцать, и
