войск, по сколачиванию штабов, тогда как Рем и его товарищи в кайзеровской армии в лучшем случае были лишь младшими офицерами. Фюрер заботился о том, чтобы получить в свои руки как можно более качественный инструмент агрессии, который мог дать ему глава рейхсвера генерал-полковник Ганс фон Сект, а не Эрнст Рем. Конечно, потом, в случае победы, кто-то из генералов и маршалов мог бы представлять немалую опасность для Гитлера, если бы в какой-то миг возомнил, что является самым подходящим вождем для германского народа. Но это был неизбежный риск, с которым приходилось считаться.
После расправы с Ремом и руководством штурмовиков Гитлер озаботился устранением с политической арены правоконсервативных политических сил и гарантированием того, что полномочия Гинденбурга после его смерти перейдут к фюреру. С этой задачей Гитлер справился легко. Ведь у окружения Гинденбурга, тех же Альфреда Гугенберга, лидера Немецкой национальной народной партии, и Франца фон Папена, не было на примете сколько-нибудь популярного консервативного политика, способного соперничать с Гитлером. Члены семьи Гогенцоллернов не пользовались доверием народа, и реставрация монархии оставалась несбыточной мечтой. Альтернативы Гитлеру не было, и когда 2 августа 1934 года престарелый фельдмаршал отошел в мир иной, вопрос о его преемнике даже не возникал. Его сын Оскар, выступая 18 августа по радио, заявил: «Мой навеки ушедший от нас отец сам видел в Адольфе Гитлере своего прямого наследника как верховного главу Германского Рейха». О том же писал Гинденбург и в своем политическом завещании. А на похоронах Гинденбурга в Танненберге у памятника победы 7 августа Гитлер завершил свою речь словами: «Почивший полководец, войди в Валгаллу!» [42][43]
«“Да” фюреру!» Пропагандистский плакат по поводу референдума на здании школы в Фюрте, Бавария. Фотограф Ф. Вицетум. Лето 1934 года
Высказывавшееся мнение, что завещание Гинденбурга было подделано людьми Гитлера, опровергал Отто Дитрих: «До позднего лета 1933 года Гитлер подчинялся пожилому президенту, и Гинденбург оказывал на него ограничивающее влияние. Я полагаю, что старый фельдмаршал фон Гинденбург был единственным человеком в карьере Гитлера, с мнением которого он считался. Гинденбург имел на уме что-то определенное, когда обязал Гитлера, прежде чем назначить его канцлером, оставить на посту министра иностранных дел фон Нейрата. Когда Гинденбург навсегда закрыл глаза 2 августа 1934 года, он оставил фон Нейрата как политическое завещание. Действительное завещание, опубликованное фон Папеном после смерти Гинденбурга, с тех пор неоднократно называлось подделкой. Лично я полагаю, что этот слух лишен основания. Никто в окружении Гитлера не произнес ни слова по этому поводу. Я вспоминаю, как сразу же после смерти Гинденбурга пошли разговоры о неких мерах предосторожности, которые следовало принять, чтобы сохранить все посмертные бумаги президента. Но Гинденбург уже доверил свое скрепленное печатью завещание фон Папену. Если учесть отношения фон Папена с Гинденбургом, кажется невероятным, чтобы тот сочинил поддельное завещание или позволил Гитлеру опубликовать подделку».[44]
19 августа 1934 года в Германии прошел референдум, на котором 85 % немцев проголосовали за совмещение Гитлером постов президента и канцлера. Это было последний раз при нацистском режиме, когда голосование было не единогласным. И хотя никакая агитация против предложения о совмещении постов фюрером не допускалась, его не поддержали 15 % немцев. Но в дальнейшем тотальная пропаганда и контроль над жизнью граждан исключили всякую возможность открытого проявления оппозиционности. Ни у кого не было никаких шансов конкурировать с Гитлером на политическом поле. И полиция, и средства массовой информации контролировались НСДАП. Генерал Бломберг сразу же привел весь личный состав рейхсвера к присяге на верность фюреру, а не «народу и Отечеству», как было прежде. Фюрер отныне считался непогрешимым, и никакая публичная критика его не допускалась. Как заявил Гитлер еще 19 марта 1934 года, «победа партии означает смену правительства, а победа мировоззрения – это революция, которая изменяет саму природу народа». Германский народ предстояло превратить в «расу господ», способную повелевать «низшими расами», и освободить всех немцев от химеры, именуемой совестью.[45][46]
Почти все слои населения в первые годы правления Гитлера были довольны, не представляя, к сколь разрушительным и катастрофическим для Германии последствиям приведет вторая половина нацистского правления. Гросс-адмирал Карл Дёниц утверждал:
«В январе 1933 года в Германии было больше 6 миллионов безработных. К лету 1935 года безработица была ликвидирована. Классовая вражда, раздиравшая страну изнутри, исчезла. Постоянные заявления о том, что любой труд почетен и человек, делающий свое дело с максимальной отдачей, достоин наивысшего уважения, внесли большой вклад в упрочнение национального единства.
Мы, офицеры, тоже почувствовали изменения к лучшему, происшедшие в среде рабочих. К примеру, не так давно, в 1920-х годах, для того чтобы пройти в форме через толпу заводских рабочих, требовалось немалое мужество. Рабочие никогда не упускали случая продемонстрировать свою враждебность. Теперь все изменилось, офицер мог запросто подойти и поговорить с рабочими, не столкнувшись при этом с привычной недоброжелательностью».[47]
Гитлер ратовал за развитие государственной филантропии и сам не чужд был благотворительности. В связи с этим его личный фотограф Генрих Гофман вспоминает такой забавный эпизод:
«Однажды мы остановились, чтобы передохнуть, и потом неторопливо поехали в Берхтесгаден, когда Гитлер внезапно заметил человека, лежащего посреди дороги. Водитель Шрек затормозил, охрана вышла из машины сопровождения и подошла к человеку. Когда он пришел в себя, то слабым голосом сказал, что ничего не ел уже два дня. Мы тут же дали ему бутербродов, а Гитлер достал свой бумажник и дал ему пятьдесят марок.
Когда мы продолжили путь, Гитлер прочел нам лекцию о значении Национал-социалистической народной благотворительности (благотворительное общество, созданное при НСДАП в 1933 году. – Б. С.).
– Один этот мелкий инцидент доказывает, какую важную роль она играет, – сказал он, – необходимо увеличить размах ее деятельности.
Позднее в тот же день в Оберзальцберг прибыл рейхcминистр Ламмерс и за ужином рассказал нам о любопытном происшествии.
– По пути сюда, – сказал он, – я увидел человека, лежавшего без чувств посреди дороги. Я остановился, чтобы узнать, как ему можно помочь, и бедняга сказал, что голодает уже два дня. К счастью, у меня с собой было достаточно еды.
– А денег вы ему дали? – спросил Гитлер.
– О да, мой фюрер! Я дал ему двадцать марок.
Гитлер рассмеялся:
– Выходит, из нас двоих он вытянул семьдесят марок. Значит, он их заслужил! Интересно, кто попадется на удочку третьим».[48]
В «Моей борьбе» Гитлер утверждал «арийский приоритет» во всех основных сферах культуры:
«Вся человеческая культура, все достижения искусства, науки и техники, свидетелями которых мы являемся сегодня, почти исключительно – плоды творчества арийцев. Один лишь этот факт вполне
