найдете, самую завалящую, под ТТ?
– Секунду, – Аверин исчез в недрах склада.
Вернулся и протянул серуюшерстяную кепку в мелкую полоску и потертую кобуру мягкой коричневой кожи, с отсеком под запасной магазин. Действительно золотой интендант, все-то у него под рукой.
– Свою одежду оставьте, подлатаю, да и постирать нужно.
– Я ваш должник, Аркадий Степанович, – перед уходом поблагодарил Зотов.
– Сочтемся после войны, – слабо улыбнулся Аверин.
Снаружи ждали хмурые, опухшие разведчики и бородатый партизан с недобрым взглядом, вчера доивший корову.
– Доброго утречка, – поздоровался бородач, всем видом показывая, что утречко ничерта не доброе, и виноват в этом именно Зотов. С виду под пятьдесятиз-за неухоженной, черной с проседью бородищи, толком не разберешь, нос крупный, щеки рябые, глаза скрытые под густыми бровями, зыркали нагло и воровато. На плече мосинский карабин, за поясом пара гранат-колотушек, на патлатой голове лихо заломленный драный треух.
– Здрасьте, а корова где? – удивился Зотов, предпочитая таких ухарцев сразу ставить на место.
– Развелись, – буркнул мужик, – Не сошлися, значится, характерами. Меня маршал наш проводником к вам прислал. Грит не сидится этим охломонам на жопах. Кличут меня Степан Мироныч Шестаков, прозвище Сирота. Можно просто: Степан Мироныч, можно Степан, можно Степка, мне один хрен с тобой детей не крестить. Куды идем?
– Ставлю задачу, – Зотов пропустил мимо ушей обращение на «ты» и обвел разведчиков пристальным взглядом. – Углубляемся в лес и выходим на связь с Центром. Вопросы есть?
Вопросов не было. Разведчики попрыгали, проверяя снаряжение. Степан фыркнул и пошел в лес. Партизанский лагерь кипел походной жизнью. Дымила кухня, сновали люди, несколько женщин, закутанных в платки, чистили вялый картофель, кидая клубни в огромный, исходящий паром котел. Покрикивали подростки, ведя коней на водопой. Заливисто лаяли псы.
Зотов поравнялся с Карпиным и шепотомсообщил:
– Ночью повесился начальник местного особого отдела. Тот самый, которому Сашка вчера рыло набил.
– Вон оно как, – удивился лейтенант. – Не вынес позора?
– Есть подозрения, что ему помогли.
– Мне сразу это гадючье гнездо не понравилось, – поделился наблюдением Карпин. – Слишком все у них спокойно и гладко. Половина окруженцы, ряхи нажрали, бабами обросли, хозяйством, а люди на фронте воюют.
– Каждому свое, – возразил Зотов.
– Да мне что, – отмахнулся лейтенант. – Побыстрей бы самолет, иначе крякну со скуки.
– Самолета не будет. Центр запретил все полеты, немцы сжимают кольцо, недаром «Рама» кружила. Так что, скучать не придется, гарантия.
– Они там с ума посходили? Значит застряли мы здесь?
– Значит застряли.
Затих стук топора и перекличка голосов. Лес впитал в себя звуки, разлив тягучую, осторожную тишину, нарушаемую лишь пением невидимых птиц. Шестаков уверенно свернул в самый темный, еловый бор, находя незаметные, звериные тропки, вьющиеся сквозь бурелом и островки сухого малинника. Зотов посмотрел на часы. Половина девятого, нужно топать и топать. Жизнь партизанского радиста беспокойная, как у шелудивого пса. Он только в мечтах сидит в теплой землянке, попивает чаек и бодро рапортует в штаб про очередную блистательную победу. На деле радист два-три раза в неделюв любую погоду взваливает на себя десятикилограммовую рацию, берет оружие и в составе группы охранения уходит в леса, как можно дальше от лагеря, отмеряя десятки километров чащи и болотного хлебова, нещадно потея, кормя комарье или промерзая насквозь. Выходит на связь и спешно делает ноги, заметая следы. Немецкая ближняя и дальняя радиоразведка способна перехватить малейший сигнал, пеленгуя рацию с точностью до нескольких сотен метров, и тогда это место, по настроению, утюжат авиацией, или выдвигают поисковый отряд, начинающих загонную охоту. Севшие на хвост егеря делают пресную жизнь партизанского радиста чуточку пикантнее и острей.
За следующие пару часов отмахали, судя по карте, семь километров, буквально просочившись, благодаря молчаливому Шестакову, сквозь разливное море непроходимых трясин. Вышли по сухому, даже ног замочить не пришлось, вот что значит опытный проводник. Зотов прослезился, вспомнив, как недавно они блуждали по партизанским лесам, местами увязая по пояс в жадно хлюпающем, вонючем болоте.
Ветреный, пронизанный солнечным светом сосняк обошли стороной и расположились в густом ельнике, на ковре порыжелой, опавшей хвои. Разведчики привычно заняли круговую оборону. Пока Капустин готовил рацию и забрасывал гибкое, многометровое щупальце антенны на дерево, Зотов достал блокнот и набросал короткое сообщение. Щелкнул переключатель, вспыхнул индикатор. Есть связь! При должной сноровке и доле удачи «Север» обеспечивал устойчивый радиосигнал на дальности четыреста километров и более. Надежная, неприхотливая машинка, разработанная специально для партизан и разведчиков.
Радист зашифровал текст и сел на ключ.
Тук. Тук-тук. Тук, – азбука Морзе зазвучала в лесной тишине, растворяясь в теплом воздухе весеннего дня.
Лис – Центру Прибыли в «Колхоз», хотим домой . Обстановка спокойная.
Капустин поправил наушники и принялся сыпать в блокнот затейливой вязью ничего не значащих цифр. Зотов предусмотрительно отвернулся. Радисты натуры тонкие и ранимые, крайне болезненно воспринимающие попытки вторгнуться в интимный рабочий процесс.
Капустин закончил, передал лист расшифрованной радиограммы и, недожидаясь приказа, начал сворачивать станцию. Выход в эфир занял не более двух минут.
Центр – Лису Домой нельзя , дороги размыло . Ждите хорошей погоды. Активных действий не предпринимать. Привет от Николая Степановича.
Ответ пришел скупой и бесстрастный, но Зотов знал, какие чувства охватывают офицеров и радистов Центра, когда из глубокого немецкого тыла приходит весточка от группы, молчавшей несколько дней. Дежурный опрометью мчится по коридорам, начальство глотает валерьянку и каждый знает: ребята живы и вышли на связь.
Группа молча снялась и отправилась обратной дорогой. Зотов мысленно перенесся к утреннему убийству. Зацепок нет никаких, нужно как можно быстрее
