надзора за порядком[90].
У Гоббса, так же, как и у Бодена, правитель является выражением государства, они признаются единым целым. Государство, его неприкосновенность, целостность – есть высшая ценность существования общественного и политического организма. Суверенитет – возможность правителя осуществлять власть в рамках установленных границ, т. е. государства.
Необходимо отметить, что в это время понятие суверенитет (правитель, суверен) постепенно начинает употребляться в сочетании с таким понятием, как «территория». Гоббс пишет о том, что власть не распространяется за пределы, которыми правит суверен, он ограничен территорией только собственной страны.
Дальнейшее развитие идеи суверенитета и государства получили в работах философов эпохи Просвещения. Так, в работах Ж.Ж. Руссо была разработана идея «народного суверенитета» в противоположность «государственному суверенитету» и «суверенитету правителя». В отличие от предыдущих воззрений, признающих власть одного человека как единственно верную, считавших его представителем народа, идеи этого времени ставили под сомнения данные положения. Так, Руссо считал, что у народа не может быть представителей, потому что суверен – это сам народ, общность, проживающая на определенной территории, он является «коллективным существом», но не конкретным человеком. Можно сказать, что теперь сам народ обладает суверенитетом и является государством. «Подобно тому, как природа наделяет каждого человека неограниченной властью над всеми членами его тела, общественное соглашение дает политическому организму неограниченную власть над всеми его членами, и вот эта власть, направляемая общей волей, носит, как я сказал, имя суверенитета»[91] – писал Руссо о суверенитете. Правитель теперь является «слугой народа», выполняет исключительно административные функции, только у самого народа есть право вершить собственную судьбу.
Как было сказано выше, вследствие политических потрясений конца XVIII века изменился смысл понятия «нация». Был выдвинут принцип «одна нация – одно государство», т. е. нация стала обозначать принадлежность индивида к конкретному государству, а не определенному региону. О нации говорили, как о единственной форме выражения интересов граждан, т. е. суверенитет стал не «народным», а «национальным». Исходя из этого положения, государство, так же, как и нация, становилось политическим, имеющим определенную территорию, а не этническим, народным, как было ранее.
Принцип суверенитета теперь выражал способность нации, а не конкретного народа определять судьбу государства. К этому добавилось постепенно сформировавшееся понимание гражданства как принадлежности к государству, нации. Оно представляло собой возможность иметь определенный перечень прав некоторым категориям населения, живущим на территории государства.
На протяжении XIX века, однако, категория «суверенитета» не вызывала большого интереса политических философов. Тем не менее, несмотря на распространение принципа «одна нация – одно государство», практически во всех европейских странах вспыхнул интерес к малым народам, их характерным чертам. Сразу необходимо оговориться, что впоследствии это послужило стимулом для стремления к сецессии многих регионов Европы.
В среде представителей культуры и искусства нашло яркое выражение внимание к прошлому отдельных этносов, росло стремление найти «национальные корни». Для примера можно упомянуть Вальтера Скотта, произведения которого затрагивали историю и культуру Шотландии. Постепенно происходит обострение национальных чувств «малых народов», не имеющих собственной государственности и возникают движения за независимость. В той же Великобритании обращение к идее древней и независимой Шотландии произошло уже в первой трети XIX века. Началось усиленное восхваление культурных и исторических особенностей региона.
Однако это была, скорее, защитная реакция, призванная сохранить своеобразие народа. В первой половине XIX века происходило становление империй, в том числе Британской, поэтому малые народы, носители малых языков и культур были вынуждены мириться с мощью более сильного соседа. «Несмотря на всеобщее буржуазное восхищение шотландскими горцами, государственного статуса для них не требовал ни один автор – даже из числа сентименталистов, оплакивавших крах попыток реставрации Стюартов при Веселом принце Чарли, главной опорой которого были кланы горной Шотландии»[92].
Также стоит отметить, что в этот период население было преимущественно малообразованным, поэтому широкое распространение идей независимости представлялось затруднительным. Такого рода идеи витали преимущественно в головах интеллектуалов и представителей аристократии. Между тем именно массовая поддержка необходима для эффективной политической борьбы. А в «широких» слоях населения был распространен, скорее, протонационализм, основывающийся на общности религии и языка. Он и формировал ощущение единения у широких слоев населения.
Известно, что, начиная приблизительно с 1870-х гг. ситуация начинает меняться в противоположную сторону. В империях вспыхивают восстания, вызванные неравным положением находящихся под их властью народов, и направлены они на получение как можно большей автономии или независимости. Примером может служить борьба народов Балкан, Ирландии. Стоит заметить, что появившийся в это время марксизм пересматривает само понятие «нация», опровергая положения либерализма по данному вопросу. Марксисты пересматривают само понятие «нация», признавая право малых наций, отбрасывая «принцип порога» («принцип минимальной достаточности»), который был распространен в прежний период. Кроме некой революции во взглядах, постепенно к концу XIX – началу XX века вследствие нарастания противостояния между национальными окраинами и центром утверждается постепенно принцип «один народ – одно государство», делающий акцент именно на этнических характеристиках, а не политических, при построении государства. Именно поэтому многими нация стала рассматриваться как синоним народа. Она приобрела благодаря этому этнический оттенок, перестала рассматриваться как совокупность людей, идентифицирующих себя с определенным государством.
Национализм в это время имел свои особенности, он стал более «агрессивным» как со стороны окраин, стремящихся к независимости, так и со стороны центра, который всеми силами пытался не допустить разрушения единого государства. Проводилась политика распространения языка титульной нации, притеснения малых народностей, их особенностей.
В то же время, благодаря развитию понятия «нация», сложилось мнение что, народность, которая считала себя «нацией», могла добиваться права на самоопределение, означавшего, в конечном счете, право образовать на своей территории отдельное независимое государство. Во-вторых, – и именно вследствие увеличения числа этих «потенциальных наций» среди «неисторических» народов – все более важными, решающими, необходимыми и достаточными основаниями для требований национальной государственности становились этнос и язык. Был, однако, еще и третий симптом перемен, который затронул не столько негосударственные национальные движения, сколько национальные чувства внутри уже существующих наций-государств, а именно резкий политический сдвиг вправо, к идеологии «нации и флага».
В это время активно развивается именно этнический национализм, переходивший в некоторых регионах в сепаратизм. Его сторонники стремились уже не просто защитить культуру, как это было в начале века, а получить как можно больше политических прав и свобод. «Этнический национализм получил громадную поддержку: на практике – благодаря все более массовой миграции народов; в теории – вследствие преобразования, которое претерпело ключевое для социологии XIX века понятие «расы». Во-первых, давно и прочно утвердившееся деление человечества на «расы», различавшиеся по цвету кожи, превратилось теперь в более сложную систему «расовых» признаков, по которым различались народы, имевшие примерно одинаковую светлую
