вырвалось у Белы. — Пойдем в Союз партизан[8]…
Там мы оставались до рассвета. А утром нас вместе с другими послали к вам. Так мы попали сюда. Ну вот, теперь угостите сигаретой.
— Пожалуйста, — ответил Хидвеги, протягивая пачку.
Она закурила. Вспыхнул огонек зажигалки, осветив разрумянившееся лицо девушки. Оно показалось майору необыкновенно красивым. У него невольно вырвался вопрос:
— У вас есть жених?
— Да, — смущенно ответила девушка.
— А кто он?
— Он техник на заводе синтетических материалов. Но сейчас он на действительной службе в армии, танкист. У него как раз отпуск…
Хидвеги не стал докучать Эржи расспросами. Задумавшись, он выпускал кольца дыма. Немного погодя сказал:
— Откровенно говоря, я и сам не все понимаю. Позавчера прочел требования молодежи. Среди них есть ряд справедливых и вполне осуществимых.
— Да, — согласилась его собеседница. — Вечером во вторник я сама еще не думала, что дело дойдет до перестрелки… Неудачной была эта речь Герэ.
— Конечно, но она уже не могла изменить положение. Собиравшиеся исподволь силы все равно спровоцировали бы восстание.
— По-моему, нет, — возразила девушка. — По крайней мере на стороне врага не оказалось бы столько людей. Знаете, эта речь и меня очень обидела. Зачем же тогда разрешали демонстрацию? Один из членов правительства разрешает, а Герэ называет демонстрантов сбродом и фашистами.
— Но ведь среди вас были и такие, правда?
Девушка хотела ответить, но дверь отворилась и в комнату вошел высокий мужчина в кожаном пальто.
— Добрый вечер, — сказал он и бесшумно закрыл за собой дверь.
Эти слова вошедший произнес с иностранным акцентом. Хидвеги зажег свой карманный фонарик и осветил им лицо вошедшего. Ему можно было дать лет сорок. Кожа на его скуластом лице лоснилась. Черные густые мохнатые брови срослись на переносице. Твердый острый подбородок был покрыт щетиной. Фонарик в руке Хидвеги едва заметно дрогнул.
— Добрый вечер, товарищ Миркович, — тихо произнес он. Вошедший удивился.
— Откуда вы меня знаете, товарищ?
— Мы давно знакомы, — с улыбкой ответил Хидвеги.
— Как вас зовут?
— Карой Хидвеги.
Миркович сел на стул. На лбу его появились морщинки. Эржи наблюдала за обоими мужчинами. Ей уже не хотелось спать. Миркович снял шапку, провел рукой по черным волосам.
— Не помню! Хидвеги, Хидвеги… — невнятно бормотал он. — Странно, не припоминаю… Вы здесь служите?
— Да. С сорок пятого года, — ответил майор. — Когда вас освободили? — спросил он после минутного молчания.
— Вы действительно меня знаете, — тихо рассмеялся Миркович. — Весной.
— Полностью реабилитирован?!
— Да. Но это было нелегко. Тянули с решением.
Брови у Эржи изумленно поползли вверх.
— Вы сидели в тюрьме, товарищ? — недоверчиво спросила она.
— Пришлось немного.
— Сколько лет?
— О, самую малость, товарищ. Всего шесть с половиной лет.
— Это, по-вашему, немного? — удивилась девушка.
— Знаете, сколько я считаю много? — улыбаясь, спросил Миркович и тотчас ответил: — Двадцать лет — вот это много!..
— И вы еще можете шутить? — недоумевала Эржи.
— У товарища Мирковича всегда хорошее настроение.
— Просидеть без вины почти семь лет! — ужаснулась девушка. — Я бы сошла с ума…
— Да, это было нелегко.
— Но скажите, в тюрьме ли сейчас те, кто посадил вас? — спросила девушка, резко вскинув руку и потирая пальцами лоб. — Когда я слышу такое, мне самой хочется взяться за оружие. И еще смеют говорить, что нельзя понять тех, кто восстал…
— Что такое? Уж не принадлежите ли и вы к контрреволюционерам? — Миркович с любопытством повернул голову.
— А что, по-вашему, все, кто сейчас сражается, контрреволюционеры? — вызывающе бросила девушка.
— Все до единого, — строго ответил мужчина.
— Я надеюсь, вы это несерьезно? Знаете, сколько среди них тех, кто поднял оружие именно против такой несправедливости?
— Боль обиды только нам давала право браться за оружие. Мы не просили, чтобы из-за нас хватали автоматы, а заодно свергали и народную власть.
— Вам мерещатся ужасы, товарищ! — стояла на своем девушка. — Неужели вы думаете, что среди восставших нет реабилитированных, нет коммунистов? Они не хотят свергать народную власть.
— Конечно, есть. Но это ничего не меняет. Те реабилитированные, которые с оружием в руках решили мстить за свои обиды, — мерзавцы. Интересно, почему так говорите вы? Как вы можете работать здесь и в то же время защищать восставших? Не кажется ли вам, что это по меньшей мере странно?..
— Товарищ не работает здесь, — спокойно вмешался Хидвеги. — Она пришла из Союза партизан. Причем мне кажется, что ее возмущение в какой-то степени правомерно.
— Правомерно? Почему? — спросил Миркович.
— Почему? — повторил вопрос майор. — В самом деле, странно: тот, кого невинно осудили, сражается в одном ряду с теми, кто заточил его в тюрьму. Людям это не понятно. Во всяком случае они с трудом могут поверить в это… Скажите, товарищ Миркович, можно спросить вас кое о чем?
— Пожалуйста.
— Вас били?
— Случалось.
— И вы не испытываете ненависти к тому, кто бил вас, ни в чем не виновного человека?
— На это не так уже легко ответить. Было время, когда я готов был задушить его. Позже, когда я глубже обдумал все, злость прошла. С годами взгляды человека меняются, и некоторое время спустя я уже рассуждал так: если он ударил меня, чтобы доказать свою власть или причинить мне боль, страдание, — значит, он подлец. Но если он верил, что поступает справедливо, если он был убежден в своей правоте, если он действительно видел во мне классового врага, тогда я не должен злиться на него.
— А я бы не могла простить, — сказала девушка. — Бить беззащитного человека — всегда подлость.
— Это звучит очень красиво, но тогда все обстояло гораздо сложнее. Как-нибудь я объясню вам, почему сложнее.
— Вы знаете, кто вас допрашивал? — неожиданно спросил Хидвеги.
— Его имя капитан Ковальчик, — ответил Миркович. — Неглупый парень. Семь лет… сейчас я бы и не узнал его, пожалуй.
Они замолчали. Хидвеги откинулся на спинку стула. Мысли его были где-то далеко-далеко. Он теребил в руке конец галстука.
Эржи смотрела на улицу, на мерцавшие в тумане причудливые блики фонарей. Ей казалось, что Миркович говорит не искренне. Не может быть, чтобы он не питал ненависти к тому, кто его мучил. Она обернулась к нему.
— Скажите, товарищ Миркович, а если бы сейчас вы встретились с тем самым Ковальчиком, или как там еще звали этого вашего следователя, что бы вы сделали?
— Я не думал об этом, — ответил Миркович. — Не люблю загадывать наперед. Человек никогда не знает заранее, как он поступит.
— Так вот, вы уже встретились с ним, — тихо произнес Хидвеги.
— Нет, нет, что вы, не встречался, — возразил тот. — Уже семь лет, как я его не видел.
— Он сидит здесь, рядом с вами, товарищ Миркович! —
