лакового ботинка. Коробочка оказалась в руках Саши, юноша вздрогнул:
– Состав вам знать не надо, – наставительно сказал товарищ Котов, – но через четверть часа после приема начинается тахикардия. Появляется чувство удушья, панический страх, яркие галлюцинации… – о галлюцинациях рассказывали немногие выжившие в опытах:
– Кардозо молодец, отрабатывает ордена, – подумал Эйтингон, – не зря он заказывал кактусы и грибы… – по слова профессора, таблетки стали даром природы:
– Мы провели синтез и очистку, в лабораториях, – объяснил Кардозо, – но в остальном, в порошке только природные вещества… – под действием таблеток, испытывая галлюцинации и чувство ужаса, туристы должны были покинуть палатку:
– Они услышат, что сверху идет лавина, – подытожил Эйтингон, – вам, товарищи, остается только подождать их смерти, от падений, в темноте, от обморожения… – прогноз обещал в начале февраля до минус двадцати градусов холода. Он собрал бумаги:
– Средство выводится из организма за двенадцать часов. Ни одна экспертиза ничего не обнаружит. Пожалуйста, задавайте вопросы… – офицеры зашумели. Саломея, отложив журнал, наклонилась к Саше:
– Ей что от мальчика надо, – недовольно подумал Эйтингон, – впрочем, ему нет и семнадцати, он еще ребенок… – сзади покашляли:
– Товарищ Котов, – неуверенно сказал капитан Золотарев, – я хотел посоветоваться насчет дополнительного усиления операции. У меня есть воспитанница, в спортивной секции… – вертушка, на столе, ожив, затрещала. Эйтингон извинился: «Минуту». Связь с управлением в Серове, была скверной, однако Наум Исаакович разобрал все, что ему было нужно. Положив трубку, он широко улыбнулся:
– Хорошие новости, товарищи. Группа разведчиков в окрестностях плато Маньпупунер обнаружила замаскированный лапником и брезентом Команч. Наши гости в Советском Союзе.
– Дорогой Саша! Прекраснодушие пора отставить. Мы не можем позволить себе мягкотелость или сожаления о принятых решениях. Большевик подчиняется не только партийной дисциплине, но и диктатуре собственной совести, но партия и есть наша совесть…
Саша поискал глазами дату:
– Май 1918 года, Москва, Кремль, Владимир Ленин… – в комнате горела настольная лампа под зеленым абажуром. Юноша читал книгу, в яркой обложке, с чеканным профилем, в шинели и буденовке: «Горский. Прерванный полет». Товарищ Королёв собрал в томик личные письма деда:
– Его корреспонденция, весточки, которые он получал на фронтах, от Ленина, Свердлова, Тухачевского и Блюхера… – книгу Саша купил в ларьке, в музее-квартире дедушки:
– Когда мы туда ходили со студенческой экскурсией, девочки говорили, что я похож на Горского, – усмехнулся Саша, – они только жалели, что у меня светлые волосы… – юноша смотрел на фотографию, помеченную 1887 годом:
– Горский в Швейцарии, среди будущих товарищей по партии… – Саша Горский, еще не ставший Александром Даниловичем, изящно опирался на альпеншток. Юноша носил короткие, туристические, как о них думал Саша, брюки по колено, и горные ботинки. Группу сняли у водопада:
– Здесь ему семнадцать лет… – Саша словно смотрелся в зеркало, – четырнадцатилетним подростком он сбежал из гимназии в Брянске. Бросив дворянскую семью, дедушка добрался в Швейцарию, к Плеханову. Он ехал зайцем на поездах… – Саша читал переизданную повесть о детстве деда:
– Предки дедушки были аристократами, крепостниками. Он порвал со своим окружением, оставив за спиной прошлое, ради нового коммунистического будущего… – Саша Гурвич, разумеется, не знал, что из сохранившейся в закрытых архивах переписки Горского давно и тщательно вымарали имя его дочери, Анны.
Перелистывая книгу, юноша рассматривал черно-белые фотографии деда:
– Екатеринбург, весна 1918 года. Александр Данилович Горский выступает на митинге перед Домом Советов…
Дед, в кожаной куртке и галифе, поднимал вверх сильный кулак. Сзади маячили парни, во флотских тельняшках, при старомодных пистолетах:
– У дедушки была своя охрана, из матросов-балтийцев, – вспомнил Саша экскурсию по музею-квартире, – они возили за собой пулеметы… – из квартиры в музее имелась только тесная каморка, с походной раскладной койкой и пишущей машинкой, на грубо сколоченном табурете. Дама в строгом костюме, партийный историк, восхищенно сказала:
– Даже в боях, защищая идеалы коммунизма, Александр Данилович не забывал о просвещении будущего поколения, то есть вас, дорогие ребята. В Екатеринбурге, ночами, он писал и редактировал знаменитый сборник «Герои революций и войн»…
Потрепанную книжку Саша привез в Свердловск. Он обрадовался, что его бывший воспитатель, в детдоме, оказался соратником деда:
– Василий Васильевич скромный человек, – понял юноша, – он никому не говорил о своих подвигах. Дедушка настаивал, что коммунист должен отличаться воздержанностью в быту. Его вдохновлял знаменитый Волк, образец аскетизма и приверженности идеалам нового общества…
Саша, с его суворовскими привычками, легко прижился в студенческом городке. Большая спальня, где обитал студент первого курса радиотехнического факультета, некто Гуревич, блистала чистотой. Ребята убирались по очереди, деля дежурства по кухне и коридору. Саша обычно поднимался раньше всех. Он делал зарядку на улице, в любую погоду, а с ноября начал обтираться снегом. Гуревич оказался отличным волейболистом и лыжником. Он писал заметки в факультетскую газету и не отлынивал от комсомольских поручений. По легенде, Саша остался военным сиротой, детдомовцем.
Он хотел сходить на лекцию товарища Королёва, в студенческом клубе, однако Москва запретила ему появляться в компании бывшего воспитателя. Саша аккуратно переписал строки Ленина в дневник:
– Начальство право, нельзя рисковать перед операцией. Я вырос, в студенческом клубе было много народа, но товарищ Королев мог меня узнать… – в дневник он вносил памятные цитаты и записывал количество отжиманий и упражнений с гирями. Под сегодняшним числом, Саша отметил:
– Коммунист не имеет права колебаться, получив партийное задание. Партия, наша душа и совесть… – перевернув страницы, он взглянул на список, на задней стороне обложки. Товарищи по будущему походу превратились в сухие инициалы. Серые глаза спокойно скользили по буквам
– Верно сказал товарищ Котов. Ради достижения высокой цели надо жертвовать мелочами. Поимка и разоблачение шпионов важнее, чем все остальное. На карту поставлена безопасность СССР. Если бы ребята об этом знали, они бы сами отдали свои жизни, можно не сомневаться…
Саша тоже не сомневался в своей правоте:
– Я выполняю приказ партии и советского правительства, думать не о чем. Дедушка и папа гордились бы мной… – не сомневался он и в том, что получит от начальства разрешение на брак с Машей Журавлевой:
– Она мне больше всего подходит… – Саша начертил целую таблицу, – мы ровесники, Михаил Иванович раньше работал в органах, да и сейчас работает. И Маша мне нравится… – покраснев, он отогнал эти мысли:
– Надо закончить училище, поступить в академию и сделать ей предложение. Остальное недостойно комсомольца, офицера… – Саша никогда не слушал рассказы соучеников, суворовцев, об увольнительных, не обсуждал со студентами девушек на факультете:
– Папа и мама любили друг друга, – напоминал себе Саша, – и дедушка с бабушкой тоже. Нельзя забывать о коммунистической морали, размениваться на случайные связи… – один из парней, суворовцев, принес из увольнительной иностранный журнал. В Ленинграде такие вещи можно было купить у моряков. Одна из девушек, в кружевном белье, напоминала Машу:
– Нельзя, нельзя… – юноша быстро поднялся, – не смей даже думать о таком… – он вспомнил, как танцевал с Машей под западную музыку:
– Это все «Голос Америки», – сердито сказал себе юноша, – они сбивают с толку молодежь, проповедуют западный образ жизни… – размеренно подышав, он встрепенулся. В дверь постучали:
– Товарищ Котов сказал, что мы увидимся за завтраком. Может быть, это товарищ Золотарев, он хочет обсудить детали похода… – Саша повернул медную ручку. На него пахнуло горьковатой лавандой, свежестью зимнего вечера:
– Я пришла пожелать вам спокойной ночи, товарищ Скорпион… – она говорила по-английски, – но вы, кажется, не спите… – в свете лампы сверкнули рыжие волосы. Товарищ Саломея, не спрашивая разрешения, прошла в комнату.
На дворе была почти полночь, однако Наум Исаакович знал, что Шелепин, в Москве, как и они, в Свердловске, пока не спит:
– Он сидит у телефона, ожидает новостей, – Наум Исаакович смотрел на трубку, – особый отряд сейчас обследует Команч… – Эйтингон не предполагал, что его светлость, с компанией, оставит в самолете значимые вещи:
– Это тайная миссия, можно сказать, за линию фронта. В Команче лежит кое-какое оружие, и все. Документов у них при себе нет, как нет и опознавательных знаков, на одежде. Скорее всего, сюда они прилетели с нашими, советскими бумагами…
Полковник Веннерстрем,
