Книга Полихромный ноктюрн - Ислав Доре

Фель достал из небольшой поясной сумки маленький флакон. Лёгким движением руки откупорил склянку, закинул голову, и потом уронил по капле красноватой жидкости в каждый глаз. Люди, видевшие этот ритуал, желали узнать: не мучает ли его какая-то старая травма. Но молчали. Смельчаков, набиравшихся смелости спросить у него о содержимом флакона, находилось меньше одного. Каждый раз, замечая вопрошающие взгляды, с некой ухмылкой отвечал: «Когда-то давно. Настолько давно, что уже кажется далёким сном, я заглянул в обжигающие глаза леса безразличия нашего мира». Все, одобрительно кивая, воспринимали это как шутку бывалого человека, повидавшего на своём пути такое, что не посмеет присниться даже самым спелым храбрецам. Про него говорила: несравненный воин, один из лучших во всём государстве, сыскавший славу в вольном странствии. Правда, о его заслугах немногим было известно. Кто-то клялся, что именно Фель освободил от мучений жителей той деревни, где люди лишись рассудка из-за отравленного колодца; кто-то уверял, мол, ему удалось одолеть в битве одного из Воронов, вестников Хора, и немногие верили в найденный им чумной источник. Но всё же кое-что можно сказать наверняка: охотник уходил на покой, но потом всё же вернулся и вернулся по просьбе самого Садоника, Наместника, восседающего на Камнедреве.

Топот растекался по усадьбе, вдали слышались разговоры. И всё же в коридорах ощущалась некоторая пещерная пустота. Инспектор придерживал котелок на голове, суетливо носился по усадьбе вместе с констеблями; топтуны явно не ожидали превращения ночной трапезы кровожадности в необычное, но всё же ограбление. Филц со всей ответственностью расслабился, ведь всякую Хоривщину нельзя поймать, нельзя заковать в кандалы, нельзя бросить в колодец; справедливость над такими не восторжествует, если только не в рассказах безумцев или сказителей. Но кто разберет, где между ними разница и есть ли она вообще? Как изо дня в день повторяют служители Все-Создателя: «Знания утаскивают на самое дно отчаяния. Знания раскалывают рассудок, дарованный Творцом. Знания порабощают, сбивают с пути. Бойтесь тёмных знаний».

Филц оттянул ворот, вскользь осмотрел избранника самого Наместника, прошёлся от головы до пят, от сапог до самой шляпы.

— Удобная, должно сумка поясная, — пробормотал инспектор, медленно подступая. Министерец упёр свои пуговицы в герб хозяев, не отвлекался. — Простите мне моё любопытство, — продолжил шеф топтунов. — Я заметил ваш флакон и, кажется, уже видел такой ранее. Узор на нём. Очень похоже на запасы кладовой Знатока Амиантового замка. Вы же привезли его из Серекарда? Могу я посмотреть на него?

— Конечно, можете, — одобрил Фель. — Только найдите другой такой и смотрите сколько хотите. Хоть на закат вместе любуйтесь.

— Я вас понимаю. Берегите содержимое. В ценности оно сравнимо с молоком матери для младенца.

— Как же хорошо, что я не младенец.

— Вы правы. Но всё же постарайтесь не пропускать приём лекарства. Хотя это вы и без меня знаете.

— Знаю. Но не знаю, откуда вам, инспектор, известно про содержимое?

— Всё просто, — резанул Оренктонский служащий. — Если вам это дали в Серекарде, да ещё в такой склянке, то никак нельзя пренебрегать им. Капли обязательно помогут. Иначе и быть не может.

— Уже слышал такое. И они уже помогают.

— Хорошо. У всех нас общее дело. Мы стараемся ради лучшего мира. Так сказать, сажаем деревья, чтобы будущие поколения могли отдохнуть в их тени. Отдохнуть и дождаться далёких огней.

Фель обернулся и посмотрел на Филца, того уже не было. Тот в спешке ушёл к констеблям. У них ещё много работы в комнатах усадьбы. Вдруг осталось что-то, что приведёт к наглым ворам.

Тем временем столичный охотник погрузился в омут раздумий, скорее, упал в него. Невидимая рука спихнула туда без предупреждения и без подготовки. Стоял на месте и вообще не двигался, ожидая озарение в глубокой яме. Ожидания внесли свои правки — безжизненное пугало в поле выглядело более живым, нежели этот мужчина в широкополой шляпе. Внезапно лисий слух уловил едва различимые звуки; они отличались от прочих. Эхо болезных стонов с паническим упорством утопающего подавало сигналы, жаждало быть замеченным. Царапало внутричерепную медузу, тем самым обратило на себя внимание. Поднявшись на второй этаж по нетронутой, правой, лестнице из белого камня, эхо перешло во множество перешёптывающихся голосов. Слова становились немного громче по мере приближения к покоям, в которых совсем недавно произошло ужасное. Их содержание оставалось недоступным для понимания. Словно произносились на неизвестном языке.

Проходя мимо спальни Каделлина, мастер охоты и устрашения ненадолго остановился. Ему вспомнилась первая с ним встреча, произошла она абсолютно случайно, потому что Лицлесс держал сына под строгим надзором, никого лишний раз не подпускал к нему. Вот она — зеница ока, или же удавка заботы. В момент знакомства Фель увидел перед собой застенчивого ребёнка, что обнимал тряпичную игрушку — куклу. Тогда перед обратной стороной глаз появилась картина. Краски воображения изобразили на холсте красивый цветок. Тот полевал себя собственными слезами, согревал себя собственной улыбкой, чтобы расти из бесплодной земли. Как в стихах, но без стихов. Они, на удивление, быстро нашли общий язык. Одного продолжительного разговора о лодках хватило для появления доверия. Узнав секреты, Фель даже жалел Каделлина, но не так, как один человек может жалеть другого. Скорее поражался злому чувству юмора случайности, что наделяет кого-то даром, а затем выворачивает его горем.

Во время последней встречи, ему показалось: Каделлин хочет попросить о чём-то, но не решается озвучить просьбу. Только увидев взгляд Лицлесса, который искрился голодом, страхом и заботой, то понял немое желание маленького человечка.

— Вот ты и вырвался из цепких лап, — сказал Фель, находясь около двери пустой комнаты. — Надеюсь, рыбак с «ключом» сдержит данное тебе обещание. Удачи вам обоим…

Сжимая рукоять укутанной ноши, отправился дальше к источнику зова. Осторожно перешагнул порог спальни богатейших людей Оренктона: Лицлесса Ванригтен и его супруги — Риктии. Нужда никогда не смотрела в сторону этой семьи, по крайней мере, в ближайшей истории. Если простой оренктонец увидел бы убранство в этом гнезде роскоши, всяко отказался бы верить своим глазам. Невероятно дорогим выглядело всё. Интерьер украшали вызолоченные орнаменты; на каждом канделябре поблёскивали драгоценные камни: рубины и аметисты. По плитке под ногами растекались линии, демонстрировали строгий, но открытый для интерпретаций узор. Стол из тёмного дерева утолял некую потребность в символе, напоминал паука или же нечто подобное. Ножки-лапки впивались в пол, а два дугообразных подлокотника подчёркивали место главы семьи. Смотря на паучий стол, могло сложиться впечатление: неживой охотник в любой момент готов начать свою трапезу севшей перед ним мухой. Такой необычный подарок когда-то прислали из самой столицы. Романтичные натуры выдумывали себе