порталах, червоточинах, туннелях в пространстве и времени. А там где искривление пространства – там недалеко и до параллельного мира или иного измерения: четвёртого, пятого, шестого или двадцатого. И так до бесконечности, пока не упрёмся в горизонтальную восьмёрку, ленту Мёбиуса – символ бесконечности.
Он взял ветку и начертил на земле цифру восемь в горизонтальной плоскости.
- Самолёт, например, - продолжил профессор, - мог исчезнуть, распылившись в пространстве на атомы, а сам лётчик – уж не знаю по какой причине – сохранился, собравшись в свою атомную оболочку заново после перемещения его сюда. И оказавшись в чуждом для него пространстве, умер, опять же, неведомо от чего. Что могло его убить? Так или иначе, это пока только наши с Семёном предположения. Я сейчас не удивлюсь, если развернув карту, мы обнаружим в ней схему или план военных действий какой-нибудь воздушной эскадрильи из десятка наших самолётов во время боевых вылетов. И годы будут от сорок третьего и дальше.
- Почему именно сорок третьего? – спросила Люда.
- Погоны, дочка. Их ввели как раз в сорок третьем.
Он обвёл всех взглядом.
- Ну что, разворачиваем?
Карта представляла собой сложенный вчетверо лист плотной бумаги, покрытый прозрачной плёнкой, на котором были вычерчены контуры местности с полями, оврагами, ручьями и населёнными пунктами. Всевозможные стрелки, линии, пунктиры, обозначения высот и впадин испещряли лист вдоль и поперёк. Циркулем были выведены окружности, надписи показывали расстояния в километрах, треугольные флажки (синим и красным карандашом) указывали месторасположения советских войск и войск вермахта. Сразу бросались в глаза названия Суджа, Обоянь, а чуть ниже их и сама Прохоровка.
- Всё понятно! – воскликнул профессор. – Ты видишь, Сёма?
- Да, – с таким же воодушевлением откликнулся тот. – Курская дуга. Август-сентябрь сорок третьего. Смотрите, есть надписи: Воронежский фронт, Степной фронт, Рокоссовский, Конев…
Семён начал перечислять: Брянский фронт генерала- полковника Попова; Юго-Западный фронт генерала армии Малиновского. Вот и немцы обозначены: войска групп армий Центр и Юг фельдмаршалов Клюге и Манштейна. Стрелки ведут к Прохоровке, пунктиры от неё на северо-запад. Это, несомненно, наступление, Василий Михайлович. Наступление Красной армии!
- Разумеется! – подхватил его радость профессор, будто они оба сейчас участвовали в этих боевых действиях.
- Следовательно, этот лётчик, как мы первоначально и предположили, оказался здесь из конца лета сорок третьего года. Уже легче – теперь хоть время знаем наверняка.
- И место, откуда он прибыл, - добавила Люда.
Они ещё долго рассматривали карту, переворачивая её в руках и так и сяк, строя всевозможные догадки и вспоминая историческую битву под Прохоровкой, пока, наконец, Василий Михайлович не объявил перерыв.
Люда проверила спящих братьев, кое-где подправила, и уже через несколько минут все забылись кратковременным сном.
Не спал только второй брат, менее пострадавший в ледяных кругах.
********
Проводник умер утром.
Его брат сидел у изголовья и держал его обмороженную, всю в волдырях руку, похожую на высохший сук дерева и окоченевшую час назад. Раны и повреждения внутренних органов при соприкосновении с такой сверхнизкой температурой были несовместимы с жизнью. Лёгкие были выжжены изнутри, почки и печень при внутреннем обморожении перестали выполнять свои жизненные функции, мышечная масса иссохла и стала похожа на сгустки тонких сухожилий, а кожный покров на 90% покрылся волдырями и гноящимися струпьями. Его брат превратился в мумию.
Так и умер, хоть и в мучениях, но благодаря сильному снотворному, не приходя в сознание.
Проводник сидел и тихо плакал. Плакал и смотрел на брата, когда внезапно где-то за лесом, в расщелине долины послышалось далёкое ржание лошадей, донесенное до лагеря отголоском эха.
- Саша! – встрепенулась Люда, выскакивая из спального мешка. Теперь уже не спал никто. Все стояли и прислушивались.
Семён выстрелил в небо ракетницей. Солнце, взошедшее над горизонтом, приятно и по-весеннему светило, утро казалось безмятежным, и всё располагало к выходу в поход, если бы не известные обстоятельства.
Ржание стихло, так же как и появилось. Василий Михайлович безнадёжно махнул рукой:
- Звуковая волна ходит по кругу в долине. Я начинаю замечать, что это ржание, ни в тональности, ни по образу, ни по содержанию, не меняется с первого раза, как мы его услышали, будто записанное на плёнку магнитофона. Точно такие же звуки мы слышали и при спирали, и когда с Семёном ходили к границе купола, и, наконец, там за лесом, словно магнитофон крутит некую кассету от начала до конца, не переставая, и распыляя эти звуки то в одном направлении, то в другом.
Проводник лежал окоченевший и обмороженный, вытянувшись во всю длину своего небольшого тела. Вспухшие веки были закрыты, потрескавшиеся губы плотно сжаты – кто знает, может он перед смертью пришёл в себя, но сдерживался, чтобы не кричать от боли. Мир его праху. Его смерть была отважной. У большой пихты они его и похоронили. Сделали из веток крест. Вырезали из ствола дерева кусок коры, и на внутренней стороне, с согласия брата написали имя и дату смерти.
Оказывается, его звали Василием, как и профессора. А брата – Иваном. Такой вот простецкий народ эти буряты. Даже познакомиться толком не успели за неделю его пребывания в команде.
Никто не хотел думать, что это первая смерть в их экспедиции, и тем более никто не хотел думать, что она не последняя. Ведь оставался ещё Саша. Где он? Что с ним?
… К завтраку никто не прикоснулся: не было ни аппетита, ни чувства голода – пили только кофе.
Второй проводник, Иван, мог уже двигаться самостоятельно и более-менее разговаривать после пережитого. Часы ни у кого не шли, но судя по солнцу, было часов восемь утра.
По словам Ивана, гигантская тварь похожая на кокон шелкопряда, величиною в несколько метров и толщиною с хорошую заводскую трубу металась и кружилась вокруг своей оси в центре внутреннего последнего круга, пытаясь отгрызть себе собственный отмороженный хвост. Такого мерзкого и ужасного создания они с братом в жизни не видели, хотя и слышали о нечто подобном от своих предков. По его описанию все представили себе мохнатого монстра, величиною с локомотив, который превращаясь в ледышку, разбрызгивал вокруг себя сгустки какой-то желтоватой субстанции, похожей на кислоту и, сочившуюся из наросших на шершавую кожу пузырей. Раскрытой пастью она пыталась дотянуться до своего хвоста и оторвать его со всеми внутренностями. Разбрызгивая и раскидывая части отмороженной плоти, это кошмарное чудовище шипело, хрипело и выло, пульсируя в предсмертных судорогах. Из её пасти исторгались фонтаны слизи, и один из
