Отрешись от страха
А. М. Некрич
Воспоминания историка
Москва
Берлин 2019
Вместо предисловия
Вот и пришло время для воспоминаний. Мне 52 года. Я уже чувствую безостановочное движение времени. Оно измеряется все меньшими и меньшими величинами: сначала то была вечность, затем десятилетия, потом годы, а теперь счет идет уже на месяцы, недели, дни, и снова наступит вечность...
Уже прошло пять лет, как круг моих служебных обязанностей сужается все больше и больше. Мое исследование по истории внешней политики Великобритании третий год лежит без движения, апробированное специалистами, утвержденное к печати Ученым советом института и заблокированное в Редакционно-издательском совете Академии наук СССР. Мои протесты оставлены без внимания. У меня нет аспирантов, так как мое начальство полагает, что ничему хорошему я их научить не могу.
Время от времени, раз в год или в два, напечатают в институтском малотиражном издании мою статью, и все мои коллеги поздравляют меня с таким радостным видом, как обычно восхищаются успехами второгодника, который наконец-то перешел в следующий класс.
Все это мне порядком надоело.
И чтобы не погибнуть от преждевременного склероза, а также, разумеется, в назидание всем, кто пожелает прочесть эту рукопись, я взялся за перо, т. е. сел за пишущую машинку, предварительно промыв шрифт бензином и вставив новую ленту. И если я буду здоров, если не сломается машинка, если в магазине можно будет приобрести писчую бумагу, если... то я постараюсь рассказать с возможной достоверностью о событиях, участником и свидетелем которых я был последнюю четверть века, т. е. после окончания Второй мировой войны.
Я знаю, что расскажу не о всех событиях и не о всех их участниках, так как большинство из них живет в Советском Союзе, и я боюсь ненароком повредить им. Но хочу помянуть добрым словом моих друзей и знакомых, даже не называя их по именам. Пусть не сочтут мое умолчание за обиду.
Москва, 1972
Глава 1. Возвращение
И снова к отмели родной,
О старой памятуя встрече,
Спешит — увы, уже иной!
А тот, кто был, пропал далече...
Вячеслав Иванов
Из Восточной Пруссии в Москву. — Аспирант Майского. — В Институте истории. — Холодная война бушует внутри страны. — Яков Харон и Гийом дю Вонтре. — Мандель появляется. — Стихи, стихи... — Мы тонем! — Гохан караимский Хаджи-Сараи Шапшал.
В первых числах августа 1945 г. у платформы «Безымянка», что у Рижского вокзала, выгрузился эшелон, прибывший из Восточной Пруссии. В Москву прибыло полевое управление 2-ой Гвардейской армии. По решению вышестоящих инстанций офицеры штаба и политотдела армии должны были пополнить штаб и политуправление Московского военного округа. А пока что нас отправили в Алешинские казармы, неподалеку от автозавода им. Сталина.
Москвичам повезло, ведь они возвращались домой!
Месяц я провел на полуказарменном положении, т. е. ночевал дома, бродил по Москве, встречался с друзьями и являлся в казарму лишь на утреннюю поверку. Постепенно казармы начали пустеть: кто уже получил назначение на новую работу, а кто и отпуск и мчался в родные места. Я подал рапорт о демобилизации. В конце концов мое желание вернуться в суету цивильного мира было удовлетворено. Приказом Главпурра от 7 сентября 1945 года гвардии капитан Некрич Александр Моисеевич был уволен в запас.
***
Мне шел 26-ой год. С тех пор как для нашей армии окончилась война, а было это через несколько дней после взятия Кенигсберга, т. е. с середины апреля 1945 г., я изнывал на восточно-прусском курорте Раушен, где дислоцировался штаб нашей армии. Мысленно я уже видел себя дома. Я мечтал о занятиях, мне хотелось учиться. Казалось, что я смог бы просидеть над книгами все 24 часа не разгибая спины.
Правда, иногда на меня находила тоска — я думал о своем погибшем в 1943 г. старшем брате Вове, о невозвратившихся с войны своих университетских товарищах Гуньке Розенберге и его брате Оське, о Мише Полляке и о других, я вспоминал об убитых товарищах-политотдельцах — капитане Седове, капитане Лохине, подполковнике Глинском, о нелепой смерти Шуры Аверкиевой (случайная пуля из внезапно выстрелившего пистолета убила ее, спящую, наповал. Было это в Литве в 1944 г.) и о подобной же случайной гибели политотдельского шофера Черемисина. Мне снилась война. По ночам я часто просыпался будто бы от гула пикирующих бомбардировщиков и разрыва бомб. Я вскакивал, но кругом было тихо — ведь война уже кончилась, и я был дома. Несколько лет подряд мне снился один и тот же сон, будто я иду по деревне, и вдруг на бреющем полете появились немецкие штурмовики. Кубарем сваливаюсь в канаву. Чуть приподнимаюсь и вижу всплески песка все ближе, ближе и... несильный удар в голову. Все тихо. Подымаюсь и огцупываю голову — огромная дыра справа. Зажимаю ее рукой и бреду по улице. Санчасть. Вхожу. Двое врачей оживленно разговаривают друг с другом. Увидев меня, встают, подходят, кладут на носилки и суют мне под нос тряпку с хлороформом. В полузабытьи слышу голос одного из врачей: «Он сейчас умрет». И в ту же секунду кровь хлынула из горла и ушей — во сне я пережил самую классическую смерть. Я — умер. Но вдруг ярко забрезжил свет. Открываю глаза. Та же изба, те же двое докторов, мирно беседующих друг с другом. «Доктор, а я ведь не умер», — радостно говорю я. Врачи поворачиваются и удивленно смотрят на меня... Очень много раз повторялся этот сон. А потом исчез, как исчезли бесследно и гул самолетов, и разрывы бомб. И вместе с ними постепенно отодвигалась и уходила в полуреальный мир война.
Нет, я не чувствовал себя ни героем Ремарка, ни героем Хемингуэя. Я не верил, что молодость уже на исходе, и мне казалось, что молодые годы будут длиться у меня еще долгодолго. Одним словом, жизнь радовала меня, и я с большой охотой включился в бесконечный, казалось, хоровод встреч, пирушек, увлечений. С юных лет я любил драму и кино. Теперь я стал завсегдатаем каких-то премьер, генеральных репетиций и прогонов, закрытых кинопросмотров, концертов. Круг знакомых, особенно случайных, расширился неимоверно. Но круг близких друзей, как во времена детства и юности, оставался достаточно узким.
Светская жизнь все же не была самой главной моей заботой
