гречневую кашу и карасей в сметане.
Фома Иванович опустил глаза и молча побрел обмываться.
Мемуарист
Директору конторы «Заготптица» Касьяну Касьяновичу Сундукову подвернулась большая радость. В Древвоспоминайиздате вышла из печати его книга мемуаров «Пестрые цыплята».
По этому торжественному случаю Касьяна Касьяновича, или Касьянушку, как его ласкательно называли в семейном кругу, весь день поздравляли многочисленные домочадцы — тетушки, дядюшки, племянники, племянницы, и даже престарелая теща из Чухломы прислала телеграмму: «Поздравляю муарами. Пришли мне, Касьянушка, метра три муаров на отделку поневы. Целую. Твоя матушка Акулина».
Касьян Касьянович сидел за столом в легкой шелковой пижаме, белом передничке на груди, чтобы не запачкать брюки, пил черный кофе (спиртного он не употреблял из-за боязни инфаркта миокарда), принимал, как должное, лестные поздравления родичей и, поглаживая гладкую, как дыня, голову, бормотал:
— Вспоминаем… Пописываем… Трудно, знаете ли. Весьма тяжело. Работа. Руководство в масштабе. Но кому ж было легко? Чехов… Тургенев… Граф Толстой… У всех рождалось в муках.
Произнеся эти слова, Касьян Касьянович устало откинулся на спинку мягкого кресла, закрыл в полудреме глаза и о чем-то сосредоточенно задумался. Гости же, сидящие за столом, вожделенно смотрели на его бледное, восковое лицо и, не смея обронить лишнее слово, молчали.
Так длилось минут десять — пятнадцать. Касьян Касьянович, окруженный восхищенными домочадцами, дремал. Потом он встал, извинился, что не имеет, к сожалению, лишней минуты, и удалился в рабочий кабинет.
На другой день Сундуков пришел на службу раньше обычного. Длинные в деревянном футляре часы еще не показали девяти, а в приемной уже толпились в ожидании подчиненные. У каждого в руках было бессмертное творение Касьяна Касьяновича — «Пестрые цыплята».
Не успел мемуарист переступить порог приемной, как все вскочили с мест и гаркнули в один голос:
— Здра… жела…
Первым в кабинет директора-мемуариста вошел с большим свертком в руке заведующий отделом «Пресноводный гусь» товарищ Подлокотников — толстый, увалистый детина с лоснящимся лицом.
— Касьян Касьяныч, извините. Не мог удержаться, чтоб не поздравить, не выразить…
— Э-э… это с чем? И что? — будто ничего не зная, глянул польщенный мемуарист.
— С блестящими мемуарами. С «Пестрыми цыплятами», Касьян Касьяныч. От чистого сердца… От души!
— Спасибо, спасибо. Весьма польщен.
Подлокотников развязал свой тюк, выложил на стол пачку пухлых с золотым тиснением книг и, взяв одну из них, поглаживая переплет, продолжал:
— Это, знаете, вклад. Бесценный вклад в сокровища нашей и вообще литературы. Ей только рядом с Толстым… Грибоедовым…
Касьян Касьянович смущенно замахал руками:
— Ну что вы! Что вы… Извольте. Куда нам…
— Вот так всегда, — вздохнул заведующий «Пресноводным гусем». — И Чехову и Толстому свои творения первоначально казались пустяками, детской забавой. А народ знал… Народ ценил.
— Возможно. Весьма возможно, — немея от столь высокой оценки, бормотал Сундуков. — Иногда и правда мы слишком строги. Не умеем ценить себя. Лишь после смерти наши потомки разбираются что к чему.
— Верно. Верно, Касьян Касьяныч. Эту вещь не оценит разве завистник какой. А я-то в книгах знаю толк. Жить ей века! Столетия стоять… И я бы просил… дарственные надписи. Если можно, для всей семьи.
Не успел растроганный автор проводить одного поклонника «Пестрых цыплят», как в дверях показался другой — заведующий секцией «Диетяйцо» Норкин.
— Товарищ начальник, я потрясен! — воскликнул он еще с порога. — Потрясен вашими «Пестрыми утятами».
— Цыплятами, — поправил сконфуженный Сундуков.
— Да, да. Именно курчатами. Всю ночь без сна… без роздыху… главу за главою глотал. В трех местах от радости пел. В двух — прослезился. Вот это мастерство! Вот это взлет. И кто бы мог подумать, что у вас такой разносторонний дар! И блестяще управляете делами, и пишете такие книги. Эх, зря я не поэт! Я бы воспел ваш подвиг в стихах. Но ничего, — Норкин понизил голос и по секрету сообщил: — Я вам рецензию устрою. С размахом Белинского. Вы против… не имеете… ничего?
Касьян Касьянович пожал плечами:
— Нет, зачем же. Если достойно, то извольте. Дело ваше.
Хранитель диетяйца, раскланявшись, ушел. И сейчас же в кабинет, неся корыто с гипсом-глиной, вошел браковщик яиц скульптор-самоучка Лобзиков, прозванный в конторе за высокий рост Косой Саженью.
— Касьян Касьяныч, простите, — сказал он, поставив на стол корыто. — Я лично и общественность… в лице всего… э-э… учреждения горим желанием запечатлеть.
— Что запечатлеть? — рассматривая глину, спросил мемуарист.
— Вас, Касьян Касьяныч. Разрешите скульптурку. Бюстик… э-э… небольшой.
Мысли Сундукова мгновенно перенеслись в приконторский сквер, где на скромном кирпичном пьедестале стояла белая скульптура известного старинного поэта. «Много ли он написал, — думал Сундуков. — Всего лишь одну книжонку. Как это там у него: «Шумят ручьи, звенят ручьи. Бегут и будят сонный брег…», а прославился на века, в мрамор вошел. А почему бы и меня гипсом не отметить? Книга моя по размеру ого! Побольше килограмма затянет. И опять же время теперь такое пошло. Чуть что — бронзовый бюст, во весь рост скульптуру. Надоила вон девчонка Мотя цистерну молока и уже на орбиту славы вышла. Сам знаменитый московский скульптор лепить образ ее приезжал. Так что пусть лепит. Благодарные потомки когда-нибудь авось спасибо скажут. Вот только удобно ли позировать в служебном кабинете да еще в рабочее время?»
Касьян Касьянович немного подумал, подошел к молодому скульптору и, тронув его за рукав халата, сказал:
— Вы вот что, молодой человек. Забирайте-ка свое корытце и ступайте с богом.
— Почему, Касьян Касьянович? Я вас не понимаю, — изумился Лобзиков.
— Работать надо. Работать! Не до скульптур сейчас мне. Не до сеансов. План уткозаготовок не выполнен. Жать надо. А коль невтерпеж вам запечатлеть меня, то приходите на дом вечерком. Разрешу лепить. Так уж и быть.
— Спасибо, Касьян Касьяныч. Премного благодарен. Я вас не задержу. В четыре вечера отделаю.
Через три дня гипсовый бюст создателя «Пестрых цыплят» был закончен. А на четвертый директора «Заготптицы» товарища Сундукова приказом начальника главка сняли за срыв плана уткояйцезаготовок.
Убитый горем, Касьян Касьянович всю неделю просидел дома и никуда не показывался. Но потом мало-помалу образумился и решил, не теряя времени, начать вторую книгу мемуаров, благо первая приобрела такой успех.
Под вечер он надел пиджак, мерлушковую шапку и направился в букинистический магазин поискать книгу о водоплавающих птицах. Продавец — низенький старичок с реденькой бородкой — предложил книгу «Птицы и звери наших лесов». Сундуков тут же взял ее и присел у окна за фикусом посмотреть иллюстрации. Но не успел он расстегнуть пиджак и надеть очки, как в магазин со связкой «Пестрых цыплят» вошел Подлокотников. Не заметив Сундукова, он выложил мемуары на прилавок и облегченно вздохнул:
— Вот. Притащил, черт их возьми. Дерьмо
