вздохнул. Потом стянул сапоги, ослабил повязки и, укутавшись в плащ, вытянулся на ложе – но, бьюсь об заклад, еще долго провалялся без сна.
Язык, коему меня обучили жрецы охотничьего племени, вышел из употребления тысячелетия назад, хотя его отдаленный потомок еще в ходу у народов, что обитают далеко-далеко на востоке, за морем. Едва жрица удостоверилась, что я внемлю ей и относительно разумею, начались подношения: парное оленье молоко, кровь, мясо, цветы, желтовато-розовые кислые ягодки. Дары сопровождались просьбами. Их я, конечно, принимал, и с каждым принятым даром могущество мое росло, а вот просьбы вызывали недоумение. Впрочем, только на первых порах. Всякий раз, стоило прошению сбыться – стараниями ли самого просителя или же волею судьбы, – как меня в благодарность осыпали все новыми милостями. И всякий раз жрица славила силу моего слова. Постепенно мне удалось уловить связь, а уловив, постигнуть дар речи, чтобы речами снискать пущую благодарность племени, каковая выражалась бы нескончаемыми подношениями.
Да, они дрессировали меня, точно пса, – заботой, лакомствами и похвалами. Однако я тоже не оставался в долгу. Охотники быстро уяснили, что хоть я не брезгую ни кровью, ни молоком, ни простою водицей, но предпочитаю все же рыбу из близлежащей реки или раковины из далекого нынче моря. Речь давалась мне нелегко, поэтому спустя десятилетия мы изобрели свою систему обозначений: деревянные фигурки рыбок с вкрапленными раковинами, украшенные различной символикой. Желающий обратиться ко мне излагал просьбу и совал руку в мешок с фигурками. Мне не составляло особого труда подсунуть страждущему «правильную» фишку, а иногда и не одну; их раскладывали на земле и трактовали мою волю.
Хоть я и благоволил к людям, меня все чаще посещали мысли о богах, коим они поклонялись и о коих толковали. Могу ли я двигаться? Могу ли, подобно людям, странствовать по свету и воочию наблюдать то, о чем слыхивал от других? Если молва не врет, другие боги кочуют с места на место, а иногда преодолевают громадные расстояния. Почему же до сих пор они не удостоили меня визитом?
Впрочем, кое-кто все-таки удостоил. Однако заметил я ее лишь спустя многие годы.
За сотни лет до знакомства со мной охотничье племя наткнулось на красноватую, в диковинных рытвинах глыбу – очень тяжелую, несмотря на обманчиво скромные габариты. Такие породы в здешних краях не водятся, рассудили охотники – и ошиблись (еще несколько красноватых обломков таилось в округе глубоко под землей), хотя доля истины в их рассуждениях тоже присутствовала: все обломки некогда составляли единый монолит. Так или иначе, глыба и впрямь была уникальной, и племя почитало ее как богиню.
Я воочию наблюдал, как она рассекла небо и от столкновения с нею содрогнулась твердь. На месте падения образовался глубокий кратер, многим глубже необъятной ледяной корки. Прежде чем рухнуть на землю, богиня скиталась по белу свету, видела всякие чудеса. С огромной высоты взирала она на просторы и моря земного шара, похожего на гигантскую чернику, где зелень чередовалась с бурыми участками и синевой. Планета неустанно вращалась вокруг Солнца – круглого исполина, который видится нам многим меньше из-за расстояния. Богиня созерцала и другие миры, тоже циркулирующие вокруг Солнца по своим проторенным дорожкам. Она рассказывала, что сияющие звезды, чьей незыблемой траекторией я любовался, суть отдельные миры и солнца, но из-за большого удаления нам они представляются крохотными огоньками. По крайней мере, так она полагала, весьма опрометчиво – можешь вообразить, каким могуществом надо обладать, чтобы воплотить такие домыслы в реальность? Впрочем, едва ли она погрешила против истины, раз ни ее, ни меня не постигло возмездие за дерзновенные речи.
Язык богиня освоила довольно быстро, и немудрено, что ей, в отличие от меня, нравилось путешествовать – с охотничьим ли племенем или самой по себе. Она рано научилась тому, о чем я даже не помышлял и к чему не питал ни малейшего пристрастия, – заимствовать или создавать тело для странствий, изъяснений и прочих целей. Наконец, именно она направила охотников к моему склону. В Ирадене ее именем проклинают, в охотничьем же племени, величавшем себя «человеками», перед ним благоговели. Имя ей было Мириада. И милостью Мириады людям почти удалось избавить свои земли от нашествия комаров, чьи полчища являлись на закате.
Я ни о чем таком не ведал, пока не познакомился с Мириадой. Точнее, пока не осознал факт нашего знакомства. Комары виделись мне неотъемлемой частью мироздания. Естественно, они не докучали существам вроде меня – бескровным, неуязвимым к укусам. А посему в первую встречу в глаза мне бросилась лишь темная, темнее обыкновенного, туча москитов.
Мириада много странствовала по свету и знала массу увлекательных историй – своих и чужих. По крайней мере, мне они грезились увлекательными. Ее, в свою очередь, увлекали мои рассказы о рыбах с костяными головами и трилобитах; о том, как суша медленно вытесняла воду; об амфибиях и рептилиях, неотличимых от птиц; о ледниках, сковывавших землю.
Раз в год или в несколько лет Мириада наведывалась ко мне вместе с охотниками, и мы беседовали недели напролет, а когда племя снималось, она отправлялась следом. Мне хватало. Я привык к одиночеству. Сказать по правде, упивался им. Но Мириада на своем пути встречала не только людей, но и множество богов. Она исколесила вдоль и поперек северные земли, а на юге и вовсе добиралась до Горбатого моря.
Сказывали мне однажды: на северном берегу Горбатого моря раскинулось поселение небывалой ширины. Поселение росло, пока не превратилось в городок, заполонивший часть огромной природной гавани, укрытой двумя мысами. Город очень удачно расположился в одном из немногочисленных судоходных проливов между Горбатым морем и открытым океаном. Там проплывали и причаливали суда. Не утлые, обтянутые кожей суденышки, бороздившие речку в моей долине, а крупногабаритные суда, пригодные для перевозки десятков человек, древесины, больших партий шкур, мехов и прочих грузов, что в избытке водятся в одних краях и высоко ценятся в других.
Подношений городские боги получали столько, что мне и не снилось. Кое-кто всецело посвятил себя слегка нелепым, на наш с Мириадой вкус, ремеслам – так, некий бог только и делал, что дробил камни; долгие годы он измышлял, как ловчее сокрушить кремень и обсидиан, чтобы извлечь из них максимальную пользу. Просьбы, коими досаждали камнетесу, касались того, как изготовить, сторговать или применить его детища.
Время от времени я оказывал схожие услуги охотникам, но, если бы ограничивался сугубо ими, лишился бы солидной части жертвований. Городской бог, напротив, довольствовался единственной нишей, на
