class="p1">— Выпьем за твоего деда!
— Давай, — согласился Иван (он чуть насмешливо следил за тем, как я дегустирую). — Только за что именно? Пить за его здоровье теперь как-то избыточно.
— За фиолетовый статус, конечно! Ну, и за будущие успехи в науке! И да: тебя тоже поздравляю!
— С чем? — он скептически поднял одну бровь.
— Как «с чем»? С этим… твой дед стал бессмертным — разве ты тут не причём?
— Извини за каламбур: мне это фиолетово.
— Как? — опешил я. — Почему? Почему???!
Он пожал плечами:
— Хотя бы потому, что это бессмертие — не настоящее.
— Как это «не настоящее»? А какое — настоящее?
— То, которое после смерти. Это же логично?
— А-а, — протянул я разочарованно, — ты про религию… Но ведь, что там бывает после смерти и бывает ли вообще — неизвестно. Это вопрос веры, а медицина бессмертных — вот она!..
Выготский вздохнул и протянул навстречу бокал. Я протянул свой.
— С тобой скучно.
— Это всё, что ты можешь мне сказать?! — из меня неожиданно прорвалась запальчивость (похоже, я начал пьянеть).
— Добавлю: очень скучно. Судя по всему, ты — посредственность даже среди зелёных. А ведь они так гордятся своим средним положением…
— То-то Нина никак не могла из нас выбрать, — обиделся я. — А разница-то была — ого-го!
— Причём тут Нина? — поморщился он. — Это же так просто: фиолетовое бессмертие — точно такой же вопрос веры. Никогда не думал об этом? Можно верить, что человек способен прожить тысячу лет, а можно и не верить. Насколько мне известно, пока никто не дотянул даже до скромных трёхсот. Просто принято считать, что это возможно и легко достижимо. Всё строится на теоретическом расчёте, что постоянное омоложение, предупреждение болезней, замена отработанных органов, подавление гена старения позволят поддерживать организм в одном и том же состоянии бесконечно. Но это даже не научно: предположение и вера выдаются за факт. А на практике всё может получится совсем иначе: где-нибудь на триста семьдесят шестом году — бац! — и всё кончилось…
— Что значит — «бац»?
— Ну, не знаю… Появится новая неизлечимая болезнь — новые возможности создают новые проблемы. Или фиолетовых со временем станет слишком много, и тогда создадут новый статус — каких-нибудь ультрафиолетовых, и не всякий в него не попадёт.
— Не будет никаких ультрафиолетовых, — произнёс я с убеждением, — не будет! Знаешь, почему? Численность человечества уже сокращается, верно? Пусть не так быстро, как хотелось бы, но тренд уже устойчив — через поколение-два динамика усилится, а дальше, как знать, дойдёт и до геометрической прогрессии. В конце концов, на Земле останется всего миллиард людей — как и запланировано. И, знаешь, что я думаю? Это будет фиолетовый миллиард, потому что сокращение идёт в первую очередь за счёт жёлтых и оранжевых, а лучшие из зелёных, голубых и синих тоже достигнут бессмертия! И я твёрдо намерен оказаться в этом миллиарде! Ты только представь: миллиард лучших умов соединятся воедино — в единое ментальное пространство! Для этого вечного супер-интеллекта не будет ни непреодолимых преград, ни нерешаемых задач! Настанет фиолетовый век человечества! В сравнении с ним все золотые века, о которых грезили в предыдущие времена, — порождённый пустыми фантазиями примитив!..
— А потом — бац! — и…
— Ну, какой ещё может быть «бац»?
— …прилетят инопланетяне. И скажут: «Все эти ваши продвинутые технологии — полный отстой, каменный век в нашем исчислении. Теперь будете нашими рабами — нам очень нравятся такие славненькие, неумирающие рабы! Будете ручным способом заготавливать для нашей сверх-цивилизации дрова, а мы станем делать из них экологически чистые компьютеры и звездолёты…»
— Какие ещё инопланетяне! — поморщился я и снова припал к бокалу. — Ты же сам не веришь в то, что говоришь!
— Мне нравится, что твои аргументы упорно сводятся к «веришь — не веришь», — Иван посмотрел на меня с преувеличенной серьёзностью. — Но что удручает: сплошной тип мышления. Ты совсем не обращаешь внимания на оттенки.
— А какие тут оттенки?
— Например, тема господства и рабства. Человек так устроен: ему обязательно нужно чувствовать своё превосходство хоть над кем-нибудь. Стремление к власти над себе подобными — это и есть история человечества. Ты же не станешь отрицать, что фиолетовые — люди амбициозные? Куда денутся их амбиции, их привычка ощущать себя на вершине пирамиды после наступления фиолетового века? Никуда. Однажды в твоём фиолетовом миллиарде бессмертные из синих сочтут, что им должны подчиняться бессмертные из голубых, а те, в свою очередь, захотят властвовать над бессмертными из зелёных. Не успеешь оглянуться, как в самом эпицентре благоденствия начнётся беспощадная борьба за всеобщее неравенство…
— Такого не случится: будет единое ментальное пространство, где, если одному плохо, то плохо сразу всем. Поэтому все будут заинтересованы в том, чтобы не было плохо никому.
— Или же наоборот: чтобы никому не было хорошо. Если я страдаю от того, что из небожителя превратился в такого, как все, то моя боль передаётся всем. Они обвиняют в своей боли меня, чем усугубляют мою боль и свою тоже. Так возникает общество, где все обвиняют всех, и боль растёт по экспоненте. И этот ад ты называешь пределом мечтаний?
Я уклонился от ответа, чтобы подавить в себе возмущение. Но, вообще-то, это чёрт знает, что! Он думает: если я не готов в одиночку ответить на все проблемные вопросы, которые должны сообща решать миллиард фиолетовых умов, то эти вопросы — нерешаемы!
Захотелось ещё выпить. Я сделал глоток и бросил взгляд на Выготского. Он развернул стул, чтобы сидеть лицом к краю крыши, и, жмурясь, смотрел на закат.
Всё-таки Нина права: я намного симпатичнее его. В профиль особенно заметно. Подбородок словно наискосок срезали. А вот это огромное ухо я кусал?! Бр-р-р! А нос-то какой — прямо носище! С чего этот тип так много о себе воображает? Самое возмутительное: кажется, он забыл о моём существовании. Как такое может быть? Ну да ладно — не денется же он никуда! Я тоже стал смотреть на закат и — это поразительно и необъяснимо — тоже забыл об Иване. По крайней мере, на какое-то время. О чём я думал? Трудно сказать. Это был какой-то сеанс идеального ничего-не-думанья перед лицом завораживающего заката над унылым районом. Сколько я так просидел? Неизвестно. Способность мыслить вернулась как раз вопросом о времени: интересно, который час?..
«18.47», — ответила СМК и тут же сообщила, что меня вызывает МВ.
— Как дела?
— Пьём вино.
— Молодец. Что пьёте?
— «Пино нуар» 2036-го года.
— Хм. Мог бы быть поскромнее.
— Ты же говорил: не скупиться на расходы. Но спокойствие: оплачиваю не я.
