Первый снимок запечатлел девушку идущей по улице. Пшеничного цвета волосы раздувает ветер, голова поднята. Пожалуй, слишком высоко для зрячего. Слепые глаза смотрят прямо перед собой. Фотографировали с малого расстояния. Оно и понятно. Зачем прятаться, если «объект» все равно ничего не видит. Осокин внимательно рассматривал тонкую фигурку девушки. Странно. Почему она ходит без тросточки? Осокин взял следующую карточку. Девушка у подъезда, говорит что-то сидящей на лавочке старухе. Улыбается. Хорошая у нее улыбка.
Осокин улыбнулся, будто бы в ответ, покатал на языке ее имя. «Наташа… Наташа… Наташа…» Словно шампанское. Острое, покалывающее язык, приятное на вкус.
Он разложил карточки по столу, принялся вглядываться в лицо. О чем она думает? Что чувствует? Какова ее первая мысль, когда она просыпается утром и понимает, что день так и остался ночью? Что для нее жизнь?
Осокин провел пальцем по улыбающемуся лицу девушки, едва касаясь глянцевой поверхности карточки, наклонился ниже, вглядываясь в слепые глаза. Он испытывал чувство, сродни тому, какое испытал Пигмалион, прикоснувшись к своему ожившему творению.
В дверь постучали. Осокин встрепенулся, сгреб бумаги и фотографии, смахнул их в верхний ящик стола, спросил громко:
— Кто?
Дверь приоткрылась, и в кабинет вошел секретарь-референт — изящного сложения мужчина лет тридцати. Двигался он с балетной легкостью, говорил мягко, тихо, расслабляюще. Жесты референта также отличались своеобразной плавностью.
Секретарь проскользил к столу, остановился в двух шагах, напомнил деликатно:
— Александр Демьянович, в четыре сорок пять у вас встреча с англичанами. Я позвонил, подтвердил время.
Осокин кивнул рассеянно. Мысли его были заняты совсем другим.
Секретарь просмотрел список:
— В семь вас ждет в «Редиссоне» Перфильев. Машина у подъезда, — продолжал он. — Охрана в приемной.
— Сейчас я выйду. — Осокин закурил. — Спасибо, Виктор. Собери все необходимые бумаги. Поедешь со мной. А по поводу Перфильева… Перенеси на завтра.
— Но, Александр Демьянович, Перфильев будет недоволен. Все-таки его завод…
— Его завод, Виктор, пока еще живет на наши деньги, — оборвал его Осокин. — Он их «отобьет», конечно, но при нынешнем падении мировых цен на нефть случится это не раньше февраля будущего года. А у него срок возврата кредита — ноябрь этого. Так что приедет как миленький. И завтра, и послезавтра, и через неделю, если будет нужно. Еще и поблагодарит, что встретиться согласились.
Референт улыбнулся понимающе, кивнул:
— Хорошо, Александр Демьянович. Я договорюсь.
Когда он вышел, Осокин выдвинул ящик стола, достал одну из фотографий стюардессы и спрятал ее в бумажник. Затем он поднялся и, раздавив окурок в пепельнице, пошел к двери. Сегодня был особый день. Сегодня у слепой стюардессы Наташи Ивлевой пенсия по инвалидности. В этот день она посещает супермаркет «Восьмая планета» на улице Митрофанова. Позволяет себе прикупить кое-что из лакомств. В силу своих финансовых возможностей, само собой. Осокин несколько раз переводил стюардессе деньги, и ни разу она их не приняла. Гордая.
Но сегодня… Сегодня все будет по-другому.
Осокин достал из встроенного шкафа светлый плащ, небрежно накинул на плечи. Все равно внизу его встретят с зонтом и проводят до машины. После этого он погасил свет и вышел из кабинета.
* * *
Улочка была узкой. Неприглядно узкой, не для банка. Она увязала в подгнивающей осенней зелени, как незадачливый турист в болоте. Сквозь темно-серое асфальтовое полотно густыми трещинами пробивалось неумолимое тление. Лужи, внушительно широкие, глубокие, заставляли водителей сбрасывать скорость и ехать осторожно, предельно медленно, чтобы не залить двигатели машин мощной грязной волной, подобной цунами.
Здание «Первого общероссийского национального банка» походило на бриллиант в мусорной куче. Аккуратный, почти игрушечный особнячок. За массивными коваными воротами — двор с идеально чистой подъездной дорожкой и вечнозелеными — травинка к травинке — газонами. Стоянка запружена иномарками, под стать банку — чистенькими, блестящими лакировкой и хромом. Казалось, здание вместе со стоянкой, двором и машинами вырвали из умопомрачительного и мертвого каталога недвижимости и швырнули сюда, в «перловую кашу» из стареньких, пошедших гниющей чернотой пятиэтажек, раздолбанного асфальтового полотна и бугристого тротуара. В насмешку над живущими здесь «местными». Мол, смотрите, вот как надо жить…
Неброский, замызганный дождем «Москвич» прополз мимо кованого трехметрового забора и скорбно ткнулся грязным бампером в бордюрный камень прямо посреди громадного дождевого озера. Игорь Илларионович Родищев взглянул в зеркальце заднего вида и остался доволен. Клиент был на месте и, судя потому, что широкий, как двуспальная постель, «Мерседес» подогнали к главному входу, как раз собирался уезжать. Обычно-то шикарное авто украшало собой банковскую парковку. Впрочем, информацию относительно отъезда Игорь Илларионович потрудился получить заранее, иначе не потащился бы через половину Москвы с питомцами в кузове. Сделать это оказалось несложно, даже не прибегая к дешевым книжно-киношным способам вроде высокотехничной слежки, тотального подкупа персонала банка и изощренного шантажа ближайших друзей. Игорь Илларионович просто позвонил в банк и, представившись хозяином крупного золотого прииска, поинтересовался, когда он может застать Осокина на предмет деловой беседы. Референте готовностью назвал Родищеву время, выведать остальное было делом техники. «Я проездом в Москве… А, к примеру, сегодня вечером никак не получится?» Так просто. Остальное Игоря Илларионовича не волновало. Он не собирался преследовать «клиента» по всей Москве. На загнивающем до сих пор Западе банкиры отличаются одной и той же вредной привычкой — точностью. И наши пошли по их стопам, переняли. Не потому, что ценят чужое и, тем паче, свое время, а чтобы слиться в экстазе сытой розовощекости с «цивилизацией». Чтобы как «там». Впитали, дурачки картонные, таскающие дорогие костюмы от кутюр, как дешевые душегрейки.
Родищев включил приемник, покрутил колесико настройки, ловя «Европу», нашел, улыбнулся по-детски счастливо. Закурил тонкую дамскую сигарету и положил высохшую до скелетообразного состояния ладонь на рычаг грузового отсека. Словно угадав это его движение, собаки в кузове заворчали, забеспокоились. Родищев, пробормотав «потерпите, родные, недолго осталось», стал негромко насвистывать от полноты чувств. В тон новомодной «европейской» певичке и аккомпанирующему ей густому, как мед, саксофонному плачу.
Первыми из дверей появились охранники — четверо шкафоподобных амбалов, мрачных и сосредоточенных, как средневековые палачи. Они цепко осмотрели двор, затем один подошел к «Мерседесу» и открыл правую заднюю дверцу. В унисон коллеге, второй распахнул тяжелую дверь банка. Оставшиеся двое маячили между крыльцом и машиной. «Клиент» материализовался из полумрака, подобно призраку. Повис в воздухе в наброшенном на плечи светлом изящном плаще, уверенный, знающий цену себе и окружающему миру и постоянно соотносящий котировки. За ним спешил щеголеватый референт, бережно-уважительно неся кожаный кейс.
