Он еще обещал хранить ей верность до конца своих дней, несмотря на то, что со стороны Вики не было ни намека на взаимность. Стас? Витя? Девушка не может вспомнить. Единственное имя, что сейчас приходит ей на ум, – проклятое «Михаил Григорьевич».
Вика не уснет. Да и уже нет смысла пытаться. Через час вставать, чтобы приготовить на всех завтрак.
Она лежит и смотрит в потолок.
Девушка не выключает в комнате свет. Она боится закрыть глаза. Она боится, что оторванная голова с той ужасной черно-белой фотографии вновь всплывет в ее памяти.
Глаза следят за стрелками часов на стене.
Вике хочется, чтобы спасительный громкий треск будильника из отцовской спальни заставил всех подняться. Ей хочется, нет, ей сейчас просто необходимо поговорить со своими любимыми братиком и папой.
Вика идет в душ.
Она встает под горячую воду, чтобы согреться. Она выдавливает в ладонь полбутылочки пенного геля. Она хочет смыть с себя грязь, которая вылилась на нее со страниц дневника. Вика трет голову, она не хочет чувствовать на пальцах земляной запах подгнивших страниц.
Мыльная вода попадает в лицо, но девушка не закрывает глаза. Пусть лучше щиплет.
Она боится.
Боится, что если зажмурится хоть на секунду и будет смывать пену, то, когда вновь откроет глаза, Михаил Григорьевич со своим заряженным маузером окажется рядом.
Будет стоять возле нее. Насмехаться. Будет смотреть своим жестоким взглядом, придерживать одной рукой шторку, а другой направлять оружие ей в живот.
– Вика?
Девушка взвизгивает от неожиданности. Она слышит, как дверь в ванную приоткрывается.
– Дочка, ты чего не спишь?
– Пап, быстро закрой дверь! – кричит она рассерженно, хотя и очень рада, что папочка уже проснулся. – Я тут моюсь вообще-то!
– Вообще-то, во-первых, я просто задал вопрос. А во-вторых, вообще-то закрывай дверь в другой раз.
Вика слышит, как отец хохочет и идет на кухню.
Она закрывает кран и вытирается.
– А во-вторых, бе-бе-бе, вообще-то закрывай в другой раз, – шепелявит, шепотом передразнивает отца, глядя в зеркало.
Вика специально не закрыла дверь. Она побоялась, что, если на нее нападет чертов энкэвэдэшник, никто не сможет ей помочь.
Девушка встает боком к зеркалу.
Она надувает свой плоский живот. Ей не терпится увидеть, когда же животик наконец начнет расти. Она проверяет грудь, вроде бы ничего не увеличилось.
– Вик! – слышится встревоженный голос отца.
Он зовет дочь из Димкиной спальни. Значить это может лишь одно.
Обострение.
Девушка наспех одевается, на ходу вытирает волосы.
– Вик, звони доктору.
Вика смотрит, как папа пытается разбудить Димку, но тот не открывает глаза. Отец трясет ребенка, но мальчик продолжает спать.
Девушка уже знает, что нужно делать.
Она раньше много раз оказывалась в похожей ситуации. Она берет со стены телефон, звонит врачу, попутно собирает вещи. Она соберет лекарства, затем вызовет такси. Звонить в скорую – бестолковое занятие. Такси приедет куда быстрее.
Вика спокойно и четко выполняет все, что от нее требуется. Все как обычно, справки, выписки в конверт и в отдельную папку, спортивный костюм, тапки в пакет и в рюкзак.
Все вроде бы как всегда. Вот только…
Она замечает, что что-то изменилось. Не в ситуации. Нет. Что-то изменилось в ней самой.
Кажется, чего-то не хватает.
Вика помогает отцу перенести Димку в машину.
– Останься. Я позвоню.
Отец быстро закрывает дверь, и такси уезжает.
Вика смотрит вслед удаляющемуся автомобилю. Она знает, что отец не любит таксистов. Папа считает, что они слишком небезопасно ездят. Папа сам водил машину, когда мама еще была жива. Он сам отвозил и забирал ее из больницы. Но потом чертов рак поразил зрительный нерв, и отец стремительно начал терять зрение.
Теперь ему приходится мириться и пользоваться услугами извозчиков. И Вика ловит себя на мысли, что было бы неплохо, если бы таксист не доехал до больницы. Если бы зазевавшийся водитель задел капотом фонарный столб, или бетонную стену, или встречную.
Шамп скулит, трется о ногу. Пес тоже чувствует: что-то нехорошее происходит.
– Шампи, что со мной?
Вика закрывает калитку и зовет пса в дом.
Шамп ждет, жалостливо смотрит на хозяйку и не заходит. Обычно ему запрещают даже приближаться к порогу. Но сегодня девушка зовет Шампа с собой.
– Идем. Ко мне!
Вика с улыбкой подзывает своего питомца. Не потому, что ей вдруг стало жалко бедненького скулящего песика.
Нет.
Она боится оставаться одна.
Ей нужна компания. Хотя бы и собачья.
– Пошли-пошли. Приготовим завтрак.
Шамп виляет хвостиком, прыгает, вьется у ног и пытается заглянуть хозяйке в глаза. Словно хочет убедиться, что ему не показалось и его на самом деле пустили в дом, да еще и на кухню.
– Не смотри на меня так. Считай, что сегодня у тебя особенный счастливый день.
Вика заваривает чай.
Для пса она открывает тушенку. Целая банка, нетронутая. Тушенка – высший сорт, ароматная, питательная. Отец сам лично ее готовил.
Пусть собака порадуется.
Пусть хоть кто-то сегодня порадуется.
Девушка выкладывает содержимое банки на блюдце и подсовывает под нос Шампу.
– Ешь.
Пес принимается за лакомство.
– Представляешь? – обращается девушка к собаке. – Целый год все нормально. И вот нате. Рецидив.
Димке снова становится хуже, говорит она и, кажется, понимает, что же с ней не так.
Вика поняла, чего не хватает.
– Димке становится хуже. Он умирает. Мне его жаль, – повторяет она несколько раз медленно и следит за своей реакцией.
Девушку прошибает холодный пот.
Ей стыдно. Ей ничуть не жалко брата.
Она сколько хочет может повторять, что это не так, может обманывать кого угодно. Но себя не обмануть.
– Мне плевать, что станет с Димкой.
Так не должно быть. Так неправильно. Он же младший братик. Но Вика ничего не может с собой поделать.
– Пусть умрет, – говорят ее губы.
Вика встречается со своим отражением в чашке. В горячем чае видны холодные бездушные глаза.
От этого девушке становится не по себе. Она отодвигает напиток, смотрит на пса и улыбается.
Шамп не отрывается от блюдца.
Он, наверное, не понимает, что Вика ему говорит. Наверное, он не догадывается, что беспокоит девушку.
– Почему я ничего не чувствую?
На голос хозяйки пес отвечает лишь усиленным вилянием своего пушистого хвоста.
* * *
– Назови себя.
Михаил Григорьевич смотрит на арестованного.
Мужчина глядит на полковника, старается понять, к кому тот обращается. Его вспотевшее лицо поблескивает в полумраке кабинета. Его губы дрожат не то от боли, не то от страха.
– Мне повторить? – сердито хрипит Михаил Григорьевич.
– Телепьинский Роман Исаевич, – быстро отвечает заикающийся голос очкарика.
– Хорошо.
Полковник одобрительно кивает. Он разворачивает папку
