этим.
Это сказал ей судмедэксперт пару лет назад, во время вскрытия проститутки, убитой садистом. Мария Райская отложила эту фразу в забытый ящик своей памяти. И все же в тот вечер слова патологоанатома продолжали звучать в ее памяти, словно только что приобрели реальный смысл в ее глазах.
Она проснулась около трех часов ночи от кошмаров. Она так двигалась во сне, что разбудила своего нового бойфренда, с которым она делила «Сексодром», как он называл кровать. Через несколько минут мужчине удалось заснуть, а вот Мария потеряла всякую надежду. На ее мысленном экране непрерывно прокручивались образы трупов.
«Это все Барсуков виноват в этих видениях», — размышляла Райская, вылезая из-под одеяла, стараясь не разбудить бойфренда. Взяв сумку из гостиной, она закрылась на кухне. Ей захотелось чего-нибудь алкогольного, но она предпочла двойную порцию шиповника.
«Посмотри на себя. Ты стареешь», — усмехнулась она, с отвращением глядя на пакетики.
Пока она ждала, пока закипит вода, она достала из сумки фотографии, которые подполковник доверил ей, несмотря на ее протесты. Когда он сказал ей: «Пожалуйста, Маша, сделай это для меня», — с щенячьим беспомощным взглядом, Мария не смогла отказать. Она разложила их на столе и стала изучать. Эти жертвы так ее расстроили, что они ей приснились. Навязчивые идеи, сказала бы ее бабушка: роковые кошмары. За прошедшие годы службы она много слышала об этих двух явно ритуальных убийствах, но никогда не придавала им особого значения, особенно после того, как коллеги стали ей рассказывать, что Барсуков зациклился на этой истории, что он в одиночку разрушил этим свою жизнь. Он так мешал своим коллегам и начальству, так донимал их просьбами возобновить эти дела, что, чтобы избавиться от него, его перевели на бумажную работу, заставив преждевременно состариться; его стали ставить в отрицательный пример всем новобранцам отдела по расследованию убийств.
«Это действительно странно», — сказала она себе, рассматривая фотографии.
— Ты в порядке?
Словно ученик, пойманный на списывании, Мария молниеносно заставила фотографии исчезнуть.
— Паша, чего ты встал? — спросила она, идя навстречу мужчине.
— Я не чувствовал тебя рядом с собой и удивился. Что ты задумала?
— Я заварю себе шиповниковый чай и лягу спать. Хочешь?
— Я думал, ты снова начала курить.
Мария улыбнулась. Мало того, что я целый день окружена полицейскими в управлении, подумала она, так теперь еще у меня дома есть соглядатай…
— Нет, Паша. Я обещала тебе бросить, и я это сделала. А теперь иди спать, я скоро приду.
Через окно Мария наблюдала за силуэтом водонапорной башни и стенами завода. Мария всегда мечтала жить в тихом районе, подальше от городского шума. У ее бывшего мужа была там квартира, и она переехала туда сразу после свадьбы, исполнив это детское желание. Но когда они расстались, она уехала, чтобы не мешать ему — и избежать вполне реального риска выстрелить в него — и сняла эту квартиру в заводском районе, обреченная смотреть из окна на утраченный статус.
Лучше жить в трущобах, чем с этим ублюдком, говорила она себе, вспоминая студентку, которой едва исполнилось двадцать — последнюю в длинной череде таких, как она потом узнала, — с которой он ей изменил. С того дня она поняла, почему каждый раз, когда ей приходилось давать показания на суде или ходить по коридорам прокуратуры, все смеялись за ее спиной или сочувственно смотрели на нее: очевидно, ее бывший даже не удосужился скрыть свои похождения, выставив их обоих на всеобщее посмешище.
«Остановись. Нет смысла зацикливаться на этих унижениях», — поучала она себя, проглатывая последний глоток ягодного чая.
Шиповник не оказал никакого действия. Оказавшись в постели, Мария продолжала ворочаться, как проклятая. Она продолжала видеть эти фетиши, эти демонические маски, задавалась вопросом, почему тела так и не были опознаны, и искала причины такого большого временного разрыва между двумя убийствами.
Она еще не знала этого, но ей как будто передали эстафету: одержимость подполковника Барсукова заразила ее.
Глава двенадцатая
Южный Крым
В некоторых деревушках крымской глубинки еще иногда использовался колокол для обозначения основных этапов жизни их жителей: рождения, бракосочетания, похорон и религиозных праздников. В некотором роде это был голос общины, и с детства все учились узнавать звон колокола, чтобы ориентироваться в деревне.
Перед тем как отправиться на работу, Всеволод Латыпов припарковал свой джип у придорожного кафе и вошел внутрь. Бармен, поприветствовав его, приготовил двойной кофе, и налил рюмку горилки.
В кафе воцарилась тишина. Еще не подняв рюмку, Всеволод услышал звон колокола: он возвещал о событии.
Посетители уставились друг на друга, и на мгновение бармен встретился взглядом с холодными глазами Всеволода, который потягивал кофе в тихой атмосфере, пронизанной недосказанностью и разбуженной наглым звоном колоколов. Все, даже если они не делали вид, что ничего не знают, слышали о пожаре, который ночью превратил в пепел земли семьи Цуриковых, найденных мертвыми в результате, как казалось, убийства и самоубийства, произошедшего в результате внутрисемейной ссоры.
Расплатившись, Всеволод пошел к своему джипу, довольный. После разборки в Скалистом слух распространится по окрестностям очень быстро, и если менты придут задавать вопросы о Цуриковых, никто не посмеет говорить, даже под пытками. Операм было бы легче заставить камни петь, чем этих людей, которым Всеволод только что предъявил острые ощущения жертв.
Глава тринадцатая
Симферополь
Приехав на автобусе в Симферополь и прогуливаясь по Гагаринскому парку, Евгений Кротов обнаружил, что это огромная зеленая зона в центре города. По словам прохожих, Гагаринский парк считается главным местом отдыха не только в Симферополе, но и самым большим в Крыму. Евгений не удержался: зайдя на небольшой островок, снял летние туфли и пошел по пляжу, пока его ноги не погрузились в изумрудную воду. Вода была прохладной, но не настолько, как ему показалось, и после почти бессонной ночи и долгого путешествия на автобусе с одного конца полуострова на другой он почувствовал себя бодрым.
Через несколько минут за его спиной раздался женский голос:
— Вы, должно быть, Евгений Кротов.
Капитан повернулся лицом к красивой женщине лет тридцати, элегантно одетой в светлый облегающий костюм, подчеркивавший ее изгибы. Она была блондинкой, среднего роста, с голубыми глазами, что в сочетании с ее внешним видом противоречило всем тем стереотипам, которые Евгений слышал о крымчанах, об их темных волосах и цвете глаз. Он узнал голос коллеги, которая позвонила час назад и попросила встретиться на пляже, на островке посередине пруда. Чтобы понять, что она имела в виду под островком, Евгению пришлось прибегнуть к
