допоздна. Это вы, дорогой наш старпер, чуть ночь, так на боковую, а я еще и в редакцию «Украины» потом заскочить успею, узнаю, что они там насобирали.
— Так я же не про себя, я про людей, — гнул свое секретарь. — Сами подумайте: они одну смену отработали, дополнительную смену взяли, а тут еще вы со своими расспросами. И им всем, между прочим, завтра снова на работу…
Морской начал догадываться, что грядущая работа будет посвящена вовсе не литературе. То есть он и раньше знал, что Алексей Толстой представляет в городе отделение Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию зверств немецко-фашистских захватчиков, но лишь теперь понял, что это, похоже, основное дело классика в Харькове.
— И столовые, между прочим, к вечеру закроются. А у нас там договорено. И бог с ним, с ужином, но ведь помещение! Где же встречу тогда проводить, товарищ партийный граф? — продолжал секретарь.
— Как закроются, так и откроются, товарищ старпер!
Любезный Дюшенька-Андрей Иванович кивнул Галочке с Морским на стулья в коридоре и хитро подмигнул, комментируя услышанный диалог:
— Вообще-то они ровесники. По 60 лет где-то обоим, а подтрунивают друг над другом похлеще любой молодежи. Обращение-то какое дикое: «старпер». Боюсь озвучить даже, от каких слов тут взято сокращение. Только писатель такое мог придумать, да…
Морской тоже в широком обиходе это понятие раньше не слышал, но в публицистике где-то встречал, потому за авторство Толстого не поручился бы.
— А секретарь его в ответ партийным графом зовет не просто так, — вполголоса продолжал Андрей Иванович. — Там целая история была! Нам сам Толстой и рассказал. Алексей Николаевич ведь и правда граф по крови. Но по убеждениям человек порядочный, свое служение победе коммунизма неоднократно доказавший. И вот, уже в 30-х, когда Толстой переехал в СССР, жил у него дома бывший лакей. Член семьи по сути. Полвека человек Алексею Николаевичу во всем помогал, не выгонять же на улицу. И всем этот старик был хорош, кроме того, что на телефонные звонки отвечал кошмарно. «Господина графа нет дома!» — говорил. Или, там: «Господин граф работают, просили не беспокоить!» или «Его сиятельство отбыли на партсобрание!» Как-то один из звонящих не выдержал — он парторгом был, не мог такие промахи на обычную старую закалку списывать — строго попросил старика слов этих всех обидных не употреблять. «Нет у нас в СССР никаких графьев, сиятельств и прочей шушеры! — прокричал. — Все у нас нынче — товарищи. Ваш Алексей Николаевич человек уважаемый и партийный, что это вы его так позорите?» Бывший лакей очень старался соответствовать, но годы брали свое, и в ответ на телефонные звонки он стал отвечать: «Товарищ партийный граф сейчас работают». Так с тех пор все друзья над Толстым и шутят.
— Дюш… О, в смысле Андрей Иванович, — в этот момент в двери учреждения показалась кутающаяся в шаль Анна Степановна. — Там ребята-солдатики какие-то, и просят тебя позвать. Говорят, их вызвали, чтобы на минеров готовить, а кто и где будет готовить, не сказали.
— Да-да, — заторопился Андрей Иванович, — забыл совсем. Генерал Труфанов со своей командой вот-вот на фронт уходит, а минеры все наши из его ребят были. Им предстоит в срочном порядке новых людей обучить. Без специалистов по разминированию в Харькове сейчас никак нельзя. Что ж, — кивнул он Морскому с Галочкой, — располагайтесь, ожидайте. Вас позовут. Как разберетесь с планами, идите в столовую, она за углом. Талоны вам, по идее, вон в том кабинете выпишут. А может, я до тех пор сам сюда вернусь, и вместе пообедаем.
— Ой, ну что вы, — Галочке явно было неловко. — Вы и так столько для нас сделали. Не надо ради нас специально возвращаться.
— Э… — замялся Андрей Иванович, кивая на дверь, за которой вышагивал Толстой. — Вы сейчас вообще-то в горкоме находитесь. Это мой кабинет. То есть Владимира Алексеевича Рыбалова моего. Он добрейший человек, потому вечно всем свой кабинет отдает в пользование. А уж когда представителям Чрезвычайной комиссии нужно с бумагами поработать, так тем более. Сами мы тоже, конечно, дела не бросаем. Так все друг у друга на головах и сидим. Но вы не думайте, это временно. Помещения для переезда каждого отдела горкома уже почти готовы. Там разминировать, тут застеклить — и все, порядок будет не только в сердцах и умах, но и в условиях для работы каждого…
— Товарищ Морской, заходите! — строгим голосом позвали из кабинета, и Морской, не дослушав очередной словесный кульбит Андрея Ивановича, ушел беседовать с новым начальством.
В просторной комнате на три окна оказалось еще множество народа. Две девушки монотонно стучали по клавишам машинок в дальнем углу. Отгородившись от них этажеркой, тихо беседовал с каким-то красноармейцем сидящий за большим дубовым столом мужчина в очках и со сбившимся набок галстуком. «В. А. Рыбалов» гласила стоящая на столе табличка, и хотя длинную подпись с названием должности закрывала стопка бумаг, Морской понял, что перед ним тот самый, восхваляемый Андреем Ивановичем заведующий военным отделом горкома партии. Обстановка, судя по всему, была рабочая и никакой субординации не предполагающая, но Морской все равно не удержался, кивнул настоящему начальнику кабинета с большим почтением.
— Вы товарища Рыбалова не отвлекайте, — заметил маневр посетителя секретарь Толстого. — С этой задачей мы и без вас справляемся. Присаживайтесь!
Морской покорно опустился на табуретку возле письменного стола, подпирающего боком закрытую створку двери. Секретарь опустился на стул напротив, а Толстой уже восседал за столом.
— Значится, военный корреспондент без единого выезда на фронт, — насмешливо произнес Алексей Николаевич, переводя взгляд с лежащей перед ним папки на лицо посетителя и обратно. Морской сообразил, что воцарившееся недавно молчание у двери было вызвано тем, что Толстой с секретарем изучали его документы.
— Сам удивляюсь, — признался журналист. — Вообще-то я больше редактор. В Узбекской ССР выпускающим в газете «Сталинское знамя» был, а тут, в Харькове, «Красное знамя» выпускал. Свою колонку тоже вел, конечно, но это не основное. До войны, кстати, и спецкором довелось работать. Но все больше по вопросам культуры.
Толстой снова глянул на него исподлобья и иронично поднял одну бровь. Длинные черные волосы, разделенные на прямой пробор, резко подчеркивали бледность лица. Морской понял, что говорит лишнее.
— Впрочем, вы сами это все в моем деле уже прочли, — тем не менее продолжил он. — Должность «военный корреспондент» мне вписали, вызвав три недели назад в Москву при направлении в ваше распоряжение. — Взгляд Морской при этом не отводил. А чего стыдиться? Как есть, так все и рассказал.
— Это они нарочно, — хмыкнул секретарь. — Чтобы
