воодушевленная поддержкой Анна Степановна. — Вскоре Дюшенька возвратит себе статус самого радушного хозяина. Мне комнату в том же доме и даже в том же подъезде дали, поэтому я помогу. Только баян надо будет найти. Какой званый вечер без музыки-то, да?
— Баян против вкусного чая? — засмеялась Галочка. — Даже не знаю, что победит!
— Мы победим! — откашлявшись, вмешался Дюшенька. — Потому что Владимир Алексеевич Рыбалов — начальник мой — во всем на высоте, а в бытовых вопросах недальновиден как пень. Вода их питьевая скоро кончится! Я вот как раз товарищу Морскому про непредусмотрительность нашего Владимира Алексеевича рассказ завернуть хотел, а вы своим щебетанием перебили.
Все притихли, слушая обещанную историю.
— Пришло нам месяц назад в военный отдел письмо от фронтовика, — начал Дюшенька. — И не кому-то там, а лично заведующему военного отдела горкома, то есть моему Владимиру Алексеевичу Рыбалову, адресованное. «Дорогой браток заведующий! — писал некий сражающийся в окопах лейтенант. — Мы с товарищем перед выездом на фронт решили, чтобы жизнь прошла не зря, взять да жениться на ком-нибудь стоящем. Пара дней у нас в запасе до отъезда из Харькова еще была. Познакомились с хорошими девушками, сходили в ЗАГС. Они обещали быть нам верными и ждать. Не знаю, как мой товарищ, а я переживаю. Прошу тебя: проверь и сообщи мне, жива ли моя жена и как держала себя при фашистах. На мои письма она не отвечает».
— Экий нахал! — не удержалась Анна Степановна.
— Вот и я так подумал, но мой Владимир Алексеевич Рыбалов — чудак-человек — просьбой проникся. Парень же, говорит, с фронта пишет, надо помочь! Что тут будешь делать? — Дюшенька притормозил, объезжая яму, и на миг замолчал, а Владимир расценил это как приглашение к ответу.
— Ну, — растерянно протянул он, — тут вам, наверное, к газетчикам надо было обратиться. Разыскали бы жену лейтенанта, взяли бы интервью. Если все в порядке, то и статья хорошая вышла бы, и объяснять, отчего с такими деликатными вопросами в душу девушке лезете, было бы легко. Репортаж о том, как жены ждут победы и возвращения мужей — святое дело. Если же все плохо, то лейтенанту этому лучше вообще не отвечать.
— О! — обрадовался Дюшенька, — сразу видно, товарищ Морской, ты в своем деле толк знаешь! Но мы тоже не лыком шиты. Вот прям как ты говоришь — так и сделали. Девушка, как оказалось, в своей квартире уже не жила, потому на письма и не отвечала. Разыскали репортеры ее новое место жительства, накатали статейку. Все чин чинарем — и любит она мужа, и ждет, и, по показаниям соседей, вела себя во время оккупации вполне достойно. Отправили мы тому лейтенанту газету на фронт. И что вы думаете? Приходит второе письмо, да еще понаглее первого. Вот, полюбуйтесь!
Рассказчик достал из кармана пиджака письмо-треугольник и протянул пассажиру.
— «Здорово, заведующий! — вслух зачитал Морской. — Прошу Лиду взять под твой контроль и обо всех предосудительных ее действиях сообщать мне. Знаешь ведь, время военное, а все девчата на подарки, на комплименты и на ласку падкие, а на передок слабы. Так что смотри и сообщай мне обо всем».
Галочка почувствовала, что густо краснеет. Ничего себе выраженьица!
— Редкостный хам и грубиян! — озвучила общее мнение Анна Степановна.
— Вот именно! — хмыкнул Дюшенька. — Теперь и мой Владимир Алексеевич Рыбалов это понимает. Говорит мне, разберись, мол, призови этого нахала к порядку. А раньше-то куда смотрел? Не ответил бы на первое письмо, не пришлось бы мне сейчас никому жалобы строчить. А так — что поделаешь — с целью воспитания у лейтенанта чувства меры в общении с людьми и уважения к женщинам придется снять с его писем копии да направить со своей припиской на имя начальника политотдела его части. Пусть разбираются! Хотя, конечно, очень мне это противно. Терпеть не могу такие ситуации. Но, как говорится, что ты больше всего не любишь, на том тебя судьба и тренирует. Эх…
— Тебе тяжело просто потому, что сам ты очень тактичный и порядочный, — заворковала Анна Степановна, и на этот раз густо покраснел уже Дюшенька.
Он как раз заехал во двор невысокого серого особняка и, остановив автомобиль, воевал с дверцей, которая никак не хотела открываться. В зеркале заднего вида отражалось его круглое, добродушное и явно смущенное лицо.
— Спасибо, — сказал он Анне Степановне, а потом добавил для всех: — Собственно, мы уже прибыли. — Дюшенька принялся двумя руками крутить ручку, опуская стекло окна. — Все время забываю, что нужно держать окно открытым, чтобы иметь доступ к ручке двери извне. Конструкция немного повреждена, но снаружи открывается хорошо.
Он вышел из машины последним и принялся зазывать всех в здание. Анна Степановна испросила разрешения подождать на воздухе.
— Как скажете, товарищ Петрова, — продемонстрировал одновременно покладистость и необходимость соблюдать субординацию на людях Дюшенька и тут же переключился на Морского: — Вот здесь Толстой и принимает. Да тут все сейчас заседают. Еще и гости часто захаживают. Ваша пишущая братия тоже бывает — у нас нынче каждое перо на счету. Да вы не тушуйтесь, — заметив, что Галочка не спешит идти вперед, Дюшенька широким жестом распахнул украшенную вензелями дверь и приглашающе кивнул: — Тут даже для меня уже все свои, хотя я газетчиков не люблю и от культуры этой вашей далек как от Луны. Заходите! Я, собственно, вас сейчас всем и представлю. Давайте свои документы, я заброшу секретарю Алексея Николаевича.
Морской решительно направился внутрь, и Галочка поняла, что ни очистить от грязи запачкавшуюся еще на вокзале штанину брюк мужа, ни попросить его зачесать набок волосы, чтобы прикрыть образовавшуюся в последние годы лысину, ни даже просто поговорить с Морским наедине перед визитом к Толстому не получится.
Глава 3
Военный отдел Харьковского горкома
Сквозь распахнутую дверь Морской видел прохаживающегося по кабинету пожилого довольно крупного, но очень энергичного мужчину с дымящейся трубкой в зубах — Алексей Толстой был явно не в духе.
— Товарищ партийный граф! — монотонно докладывал ему секретарь. — Людей не хватает, машин нет… Вы одновременно и на ХТЗ, и в Померки не успеете. Одну из встреч все же придется отменить.
Поступать в личное распоряжение классика Морскому было одновременно и лестно, и странно. Именитые писатели частенько сотрудничали с газетами, но о привлечении репортеров к литературным делам раньше слышать не доводилось.
— Должен успеть! — рявкал подчиненному в ответ Толстой. — Дозвонитесь до кого можете, скажите, чтоб передали кому надо, что я все равно буду. Пусть ждут
