можно было пропуск в город выписать. Спецкоров от всевозможных газет тут уже перебор, да и что спецкору из Андижана тут делать? Это ж не всесоюзные «Известия», как у Смолича, и не «Советская Украина», как у Галана. Да вы не переживайте, — он заметил волнение Морского и кинулся успокаивать: — Мы к формулировкам сильно придираться не намерены. Алексей Николаевич — а уж кто, как не он, образец военного корреспондента-то? — тоже в свое время в дремучем тылу сидел. Месяца три в санатории отсиживался, пока ему подходящего дела не нашли.
Секретарь замолчал, и воцарилась нелепая пауза. Толстой все еще сверлил посетителя испытующим взглядом.
— Чем могу быть полезен? — не выдержал Морской, первым начав разговор.
— А вот это — хороший вопрос! — оживился классик в ответ. — Правильный! Много чем можете быть полезны, товарищ Морской! У нас за каждым окном тут — трагедия. На каждой улице следы фашистских извергов и их прихвостней из местного населения. Большой процесс готовим, все это обличающий. Планируем провести первый в мире официальный суд над нацистской гадиной. Грандиозная задача, не правда ли? Как раз по мне…
Тут мимо графского стола осторожно просочилась одна из машинисток, попытавшись, прикрыв за собой дверь, тихонько выскочить в коридор.
— Да не перекрывайте ж кислород, я вас прошу! — гаркнул бывший граф, нервно выпустив табачный дым из трубки. — И так дышать нечем, легкие болят вместе с сердцем, или что у меня там… — Он снова переключился на Морского. — Проблема в том, что вызов ваш на самом деле не совсем ко мне. У нас тут, понимаете ли, то то, то се, практикуется плотная взаимопомощь и обмен услугами. Поэтому, когда меня попросили оформить вам вызов на работу, я не стал отказывать. Короче, вас срочно затребовала к себе редакция газеты «Социалістична Харьківщина». Знаете такую? То-то.
Морской, разумеется, знал. Его родное «Красное знамя» и «Соціалістична Харківщина» в довоенное время вечно соревновались — кто кого переплюнет.
— Просто так им специалистов никто не пришлет, — продолжал классик. — Разрешение на работу в Харькове сейчас получить нелегко, а людей не хватает. Поэтому редакции иногда просят меня о помощи. То есть я вас не для себя вызывал. Понимаете? За вас товарищ мой Петро Панч просил, а его в свою очередь на вас натравил ответственный редактор «Социалистической Харьковщины» товарищ Хижняк. Но я вот сейчас смотрю и думаю: отчего это я должен хорошего писаку какой-то газете отдавать? У нас с газетами задачи, прямо скажем, резко противоположные.
— Позвольте — я объясню, — снова вмешался секретарь. — Задачи разные, но цель одна — восстановить город, очистить от предателей, обеспечить безопасность и комфортные условия жизни честным людям, искоренить чрезмерное недоверие и заняться перевоспитанием мирных граждан, сбившихся с пути за время оккупации.
— О! — театрально хлопнул в ладоши Толстой. — Видал, как гладко говорит? Самые разные вещи смешал в одну кучу и рад. В общем, товарищ Морской, сами решайте — с ними вы или с нами. Газета эта ваша взялась атмосферу в городе подлатать. Искореним, говорят, враждебность вновь приехавших к остававшемуся в оккупации населению Харькова. Указание им такое из Москвы поступило, понимаешь ли! А у меня — дело правое: наглядно показать всю подлую суть фашистского режима. Опросить свидетелей, поднять документацию — немцы, драпая, все архивы пожгли, конечно, но кое-какие документальные свидетельства сохранились в копиях. С Харьковом закончим, дальше пойдем. И на передовой для будущей книги памяти и будущих судов тоже материалы брать будем. Выбирайте, какой фронт задач на себя возьмете. Отдавать вас газете или нет?
Краем глаза Морской заметил, как в коридоре возле кабинета напряженно вытянулась в струнку Галочка, краем сознания подумал, что дело по обличению фашистских преступлений — важное, большое и, конечно, весьма достойное. А еще подумал про Андрея Хижняка. Они никогда не были приятелями, хотя виделись в довоенные времена неоднократно. И надо же — такое доверие. Из всех газетчиков именно для него — культурного обозревателя и адепта «Красного знамени» — сделали исключение и таким сложным путем вызвали в Харьков для восстановления порядка и покоя в родном городе.
— Поступайте как знаете, — ответил Морской, понимая, что раздумья слишком затянулись. — Могу сказать только, что к любой работе подойду ответственно. Я уже один раз оставил этот город в очень сложный для него момент, не хочу бросать снова. Но ведь и все, что будет сделано для страны в целом, пойдет Харькову во благо…
— Ой-ой, — замахал руками Толстой, — только не надо этой патетики. Я уже все понял. Людей знаю и видел, как у вас загорелись глаза, когда речь зашла о газете. Видел также и как морда скисла, когда мы о работе для суда заговорили. Ишь: «Поступайте как знаете…» Ну и поступлю! Решено! Отдаю вас Хижняку, но не целиком. Если будут какие материалы и свидетельства для суда — сразу ко мне. Статейки в газету — дело важное, но и что-то стоящее, для нашего процесса годящееся, тоже надо найти. И сразу мне на стол. Ну, то есть про стол — это я образно сказал. У меня пока где присяду, там и стол, а кроватью первую неделю по приезде вообще стулья вот эти кабинетные служили. Но найти меня через это учреждение, — классик обвел глазами кабинет, — можно всегда. То есть хотя вы с завтрашнего дня переходите под знамена «Социалистической Харьковщины», связь со мной тоже терять не стоит. Ясно?
Морской кивнул.
— Так может, мы такого перспективного специалиста вместо вас на встречу с жителями ХТЗ сегодня отправим? — осторожно вмешался секретарь.
— Что? — нахмурился Толстой. — Э, нет. Я себе эти встречи запланировал, значит, лично и проведу. Люди придут Алексею Толстому на фашистские зверства жаловаться, а к ним вместо меня — обозреватель культурного отдела приедет? Что я, изверг, что ли? Со мной договорились, пусть меня и ждут. Все, товарищ Морской, — Толстой резко встал, возвратил собеседнику документы и сгреб в портфель оставшиеся на столе бумаги. — Идите пока, обживайтесь-обустраивайтесь, а завтра — в бой.
Несостоявшийся военкор вышел в коридор и задумчиво посмотрел в окно. Будущее представлялось туманным, как и впечатление, произведенное на классика. Не то чтобы Морской считал себя новогодней елкой и хотел всем нравиться, но все же неприятно было понимать, что общался с Толстым и показал себя нюней… Впрочем, жизнь — не кинопленка, назад не отмотаешь: показал как показал.
— Куда теперь? — вслух задумался он.
— Девушка из соседнего кабинета сказала, что надо на учет встать, карточки получить и где-то еще зарегистрироваться… — За спиной незаметно выросла Галочка, как всегда
