становится добычей смерти. На ратном поле, на лихой дороге или даже в своих покоях.
— Да вы любитель рассуждать о мудрости, — заметил царевич.
— Ай, солнцеликий. Я один тут, птицы бессловесные — мой кагал. Говорю редко, а мыслю метко.
— Покажи мне своих охотников, — попросил Ваня, не желая вступать в длинные скучные рассуждения.
Сокольник смерил его хитрым и критическим взглядом и сказал:
— Не обижайся, царевич, но для первого раза тебе перепелятника дам. Птица крупная, сильная. Приёмистая. Сама всё сделает. С кречетом тебе охотится рано, да и не послушается он тебя.
С такими словами хазарин прикрыл дверцу голубятни, смахнул с плеча Вани мелкие упавшие перышки и махнул рукавицей в сторону соколятника. Самка перепелятника сидела, нахохлившись, на ветке сучковатой дикой груши. Глаза её были закрыты, но царевичу казалось, и не без оснований, что птица наблюдает за ними. Серая с пестринами по охристому низу, она почти не выделялась на фоне веток и ствола.
— Её зовут Капля, — шепнул сокольник, — ай, дочь шайтана, как смотрит на нас.
— А будет она меня слушаться? — недоверчиво спросил Ваня.
— В соколиной охоте человек птицу слушается.
* * *
Спит царевич в терему у брата, а Огненный Змей не дремлет. Открывает золотую клетку с серебряным замочком, ключик на груди хранит. Протягивает руку, и ему на запястье спархивает Жар-птица.
— Возвращайся, милая, в посад. Дело не доделано. Свернул с дороги Ваня-царевич, стал совсем Иванушка-дурачок. Сладко спит, жирно ест. О своём обещании меня одолеть совсем позабыл. Напомни ему, направь.
Хлопает Жар-птица крыльями, а не улетает. Слёзы жемчужные падают из её печальных глаз.
— Не кручинься, милая, — ласково говорит Огненный Змей, — чему быть — того не миновать, на лежанках богатыри не всходят, в печи не пекутся. Кабы хотел я Ивана сразу жизни лишить — ещё бы в царских палатах огнём полыхнул.
— А когда ты с меня чары снимешь?
Смеется Огненный Змей, головой качает. Глупая ты птица, разве по доброй воле кто-то откажется две жизни жить? Одну — человечью, земную, а вторую — заветную, небесную.
— Когда твоё время придёт, милая.
* * *
Ранним утром, пока летние лучи не тронули кроны деревьев, княжья дружина ратников и боярских детей, двинулась на охоту. Ваня мало кого знал, но сам был в центре внимания, и от того чувствовал себя неуютно. Еще вчера в царском дворе его лелеяли и прижаливали, как ребёнка несмышленого, теперь же в кругу своих сверстников и мужчин постарше, он смущался и старался ничем этого не выдать. От того вид приобрёл высокомерный и неприступный. Один князь Дмитрий понимал, каково это его братцу стараться не ударить в грязь лицом и себя не уронить. Хотя накануне Ваня ходил с перепелятником на перчатке, пару раз прикормил, чтобы птица привыкла к запаху хозяина и его голосу, царевич опасался, что птица вздурит и не пойдёт внапуск.
Крестьяне, вышедшие на первый сенокос в этом году, ломали шапки и издали смотрели на княжескую ватагу. В красных с золотом кафтанах, в перчатках, украшенных драгоценными камнями, высоких шапках, молодые мужчины резво пронеслись мимо косарей. Сокольник ехал по правую руку от князя, держа две клетки с молодым сапсаном, которого хотел опробовать в деле князь и перепелятником для царевича. Ваня ехал по левую руку, как сердечный друг и младший брат.
— Говорят, в наши края повадилась Жар-птица. Сам не видал, но как новость услыхал, покоя лишился, — сообщил князь, наклонившись в седле к брату.
— А ты её, княже, прикормил бы пшеничкой. Если отборное зерно на дворе рассыпать да силок поставить, можно и соколиную охоту не устраивать.
Ваня удивлённо посмотрел на боярского сына. Неужели князю можно перечить? Но Дмитрий только рассмеялся.
— Увидите, как сказка былью становится.
— А я в небылицы не верю, и мой соколик на дрофу нацелился, — подхватил дружинник.
— Точно-точно, Жар-птица прилетала, — поддержал князя кто-то, ехавший сзади, — крестьяне жаловались, что на полях она неспелые колосья колесом завертела, а кой-чего и пожгла, озорница.
— Даже одно её перо приносит счастье и удачу, — тихим голосом сказал Ваня, — а тут целая Жар-птица… Что ты будешь делать с ней?
— Потом решу, — гикнул Дмитрий, пришпорил коня и направился прямо к полю, окружённому лесом. Именно там и видели озорницу.
Солнце уже взошло, озаряя округу тёплым светом, и лишь кромка леса оставалась в мрачной тени, точно ночь не желала уступать свои права надвигающемуся дню. В кучевых ватных облаках уже догорели и потухли звёзды, их отражения потускнели в ручье, журчавшем неподалеку. Прохладу обещал сменить жаркий день. Юноши и мужчины усадили птиц на специальные перчатки. Строптивая перепелятница ёрзала, и можно было подумать, что она тоже чувствует себя чужой в компании нарядно украшенных соколов. В нагрудниках и нахвостниках, шапочках, которые закрывали им глаза до поры до времени, блестели золотые нити. Ваня уже знал из перешёптываний, что охотничьи птицы бывают лучших сортов и поплоше. Вряд ли ему досталась та, которая победит в сегодняшней погоне за добычей. Это и понятно было, ведь ни в чём нельзя превосходить князя, главного человека в Старой Дубраве. Но Ваня не обижался. Понемногу его стал охватывать азарт.
Князь гикнул и присвистнул, выпустив сокола. Тот взмыл вверх, выслеживая добычу, которая могла прятаться в густых пшеничных колосьях. Сокол парил, зорко всматриваясь в округу, ловя воздушные потоки, но вскоре вернулся ни с чем. Пришла очередь других птиц, но и они вернулись без добычи, пока ястреб юного боярина не рухнул камнем вниз и не подцепил здоровенного суслика. Мужчины засмеялись и захлопали перчатками по сёдлам в знак одобрения. Конники кружили по полю и топтались от нетерпения на одном месте, пока князь Дмитрий не выпустил сокола во второй раз. И тут, тяжело взмахивая диковинными крыльями, разгоняясь и резко уходя вверх, поднялась из зарослей Жар-птица. Её горящее золотом оперение и хвост, похожий на веер кипящего огня ослепил дружинников. Не было ни одного, кто не заслонил бы глаза от невыносимого сияния, и только Ваня заворожённо следил за стремительным полётом чудесной птицы. Сокол пытался атаковать, но смелая Жар-птица увернулась и взмыла вверх, рассыпая сноп горящих искр, опаляя противника. Сокол с жалобным клёкотом вернулся на перчатку
