его Сурьма, отыскав, наконец, в пачке техлистов своё задание. — Это, может быть, для вас такая ошибка — пустое дело, а для меня… — она захлебнулась, не в силах подобрать подходящее слово, — для меня… — взмахнула листами так резко, что часть из них посыпалась на пол, — для меня это дело чести! — она сунула остатки бумаг Барию. — Всё. Не мешай работать! — и крутанулась к нему спиной.
В ушах колёсами идущего на предельной скорости паровоза грохотал пульс, плечи и спина под молочно-белой рубашкой и кожаным корсетом зудели от направленных на неё участливых взглядов, а в груди разгоралось желание убежать в самую дальнюю мастерскую и спрятаться под самый пыльный верстак, чтобы не нашёл никто до скончания века. И где-то в желудке подвывало оброненное «дело чести», и казалось, что это слово — честь — к ошибке в диагностике относилось сейчас меньше всего, а к Сурьме не относилось и вовсе. «Веские доказательства, — напомнила совесть рокочущим басом господина начальника, — а не ябедничать по углам!»
Рабочий день тянулся неправдоподобно долго. Сурьме казалось, что прошло уже не меньше недели, и дурацким гайкам, которые нужно было прозвучить, не было конца и края, однако стрелка на часах наконец подползла ко времени обеденного перерыва. Технеции собрались в столовую, и Барий хотел позвать сидящую в дальнем углу спиной ко всем Сурьму, но старшие коллеги его остановили: «Оставь, пусть остынет! Человеку, может, одному побыть хочется, не надо лишний раз её болтовнёй своей раздражать».
Когда все вышли из ангара, Сурьма обернулась, пробежала глазами по опустевшему помещению, и её искусанные за утро губы сжались в тонкую нить, а подбородок мелко задрожал.
В столовой она села одна, а не со своими уже травящими очередной анекдот коллегами. Те, к досаде Сурьмы, даже не заметили её появления. А вот проклятый новенький, пришедший позже всех, заметил. Он шёл со своим подносом, когда кто-то из технециев махнул ему рукой и приглашающе хлопнул по лавке рядом с собой. Висмута — Сурьма видела — обрадовало приглашение, но по дороге он заметил её, сидящую в стороне ото всех, и, жестом от души поблагодарив пригласившего его в компанию технеция, направился в сторону Сурьмы.
Единственная съеденная Сурьмой ложка похлёбки встала поперёк горла, когда она увидела приближающегося к ней Висмута. Больше всего ей хотелось сползти под стол и накрыться сверху металлическим подносом — для надёжности. Но она словно приклеилась взглядом к его гладковыбритому лицу, к тонким лучикам в уголках глаз, взъерошенным волосам надо лбом и тёмным разводам паровозной смазки на скуле и полурасстёгнутом вороте белой рубахи.
Сурьма сама не заметила, как задержала дыхание, когда он почти достиг её стола, и как облегчённо выдохнула, когда он всё-таки до неё не дошёл, усевшись поодаль. Висмут улыбнулся ей, словно желая приятного аппетита, и, занявшись своим обедом, больше в её сторону не смотрел.
Сурьма возила ложкой в полной тарелке, не в силах проглотить больше ни капли, и от каждого взгляда на новенького её щёки обжигало мучительным румянцем. Смотреть на него она хотела меньше всего, весь его вид доставлял ей едва ли не физическую боль, наполняя грудь мельчайшим битым стеклом, но взгляд вновь и вновь возвращался против её воли к Висмуту. А ведь его сегодня, возможно, уволят! С такими делами здесь обычно не церемонятся. И он, конечно же, догадается, в ком всё дело.
Сурьма чувствовала, как горели её щёки, но не знала, что сейчас они бледнее обычного. Она была уверена, что в тот вечер Висмут был пьян. Хотя она была уверена и с этим треклятым колесом, но ошиблась… И её взгляд вновь упрямо возвращался к новичку.
А ведь господин начальник прав: если бы не он, отлилась бы ей эта ошибка гораздо горше! И в груди шевелилось что-то непонятное: то ли злость на то, что Висмут оказался прав, то ли страх, что его могут уволить по её вине. Но если он невиновен — не уволят. Однако он, невиновный, узнает, что она на него наябедничала. Не известила начальство сразу, как узнала, а именно наябедничала — спустя несколько дней, словно в отместку за то, что в деле он оказался лучше неё. И от этой мысли битое стекло в груди раскалялось и жалило, и кололо…
Сурьма поставила локти на стол и уткнулась лбом в сплетённые пальцы. Увидь такую позу мами, отчитала бы со всей строгостью. Как же Сурьме не хватало Никеля — единственного человека, с которым она могла откровенно, не таясь говорить обо всём на свете! Но Никель был далеко, бросил её, оставил одну, и теперь ей было абсолютно не с кем поделиться.
Вторая половина рабочего дня тянулась ещё мучительнее первой, и Сурьма изнывала от ожидания конца смены. Но за полтора часа до звонка поймала себя на ощущении, что завершение дня пугает её больше его бесконечности. Будто что-то страшное притаилось в вечерних сумерках и готово было наброситься на неё из-за угла. Увидев вернувшегося с открытых путей Висмута, она поняла — что.
До конца смены оставалось десять минут. Технеции дружно гремели железяками, убирая инструмент по местам. Новенький оттирал с лица и рук следы паровозной смазки. Сурьма в сотый раз прозвучивала последнюю гайку.
Желание бросить всё и бежать без оглядки до самого дома, где бы она могла запереться в своей уютной комнате подальше от посторонних глаз, поджаривало Сурьму на медленном огне. Но она словно вросла в свой стул и не могла сдвинуться с места. Она должна была знать, чем закончится история с новеньким. Она должна была хотя бы одним глазком увидеть его лицо, когда он выйдет из кабинета господина начальника. Тогда всё станет ясно. И тогда она сможет спокойно пойти домой. Или, что скорее всего, — к священнику, отцу Молибдену, у которого не была уже очень давно. Потому что попросить прощения у самого Висмута у неё язык не повернётся, но и уснуть с этим затхлым, прогорклым чувством вины в сердце не получится.
Когда все коллеги разошлись по домам, а Висмут поднялся к господину начальнику, Сурьма притаилась на открытой галерее, идущей под стеклянным куполом мастерских, с которой отлично просматривалась дверь нужного кабинета. Она думала, что подождать придётся минут пять-десять, но ждать пришлось не в пример больше.
Сурьма вся извелась, покинула своё укрытие, исходила вдоль и поперёк все ближайшие переходы и устало опустилась на нижнюю ступеньку ведущей на галерею лестницы — прямо напротив двери кабинета господина начальника. Тяжко вздохнув, она прижалась виском к холодным перилам. Весь сегодняшний день слишком уж походил на страшные сны, которые снились ей в последний год учёбы в университете, вот только сейчас
