А он мне писал: «Иди во Врацу и пошли человека, чтобы я передал тебе дозволение паши». А я не знал таковую его хитрость, встал и пошел во Врацу. И минуло несколько дней, пока послал я человека моего в Видин; а Каллиник прислал позволение Пазвандоглу для меня с вестником, чтоб он взял меня и привел в Видин. И пошел я в Видин, и два-три месяца служил в церквах. Так было написано и в позволении паши, что нужен я христианам на малое время совершить им требы и вновь уйти в епархию свою. А как начал я просить дозволение, пришел ко мне человек паши и сказал мне: «Доколе не станет этот Каллиник владыкой, нельзя тебе никуда идти!». А мне что было делать бедному, худо я обязался! И прожил я в Видине три года, и чего не натерпелся от того Каллиника монаха. Жил я у него как некий последний слуга, не хотел он никак признавать меня за человека, не то что за архиерея. Был с турками, с гайдуками Пазвандоглу заодно. И не смел я слова промолвить, не пускал меня никуда отлучиться, только в церковь, и то с каким-либо священником. Но даже если бы и пускал меня, болели у меня ноги и не мог ходить я, в церковь и то все в телеге ездил. И осада эта длилась два года с половиной; что страху я натерпелся и сколько скорби и забот имел! И началась третья осада Видина. Но далеко были: в Плевене сидел Пляса-паша[229] с 15 тысячами албанцев, а в Белковице[230] — Гюрджи-паша[231] со стольким же войском, а в Валашской земле — Мурузбей[232] с Ибрагимом-назыром[233] и Аидин-паша[234] с таким же войском. А Пазвандоглу имел при себе кырджалиев три полка Манафа-Ибрагима[235] с двумя тысячами кырджалиев. Он сразил Пляса-пашу, взял все боевые припасы, что имел он, и привез все в Видин. А Пляса-паша побежал, куда глаза глядят. И привели из его войска в Видин около тысячи душ. И дал им Пазвандоглу по ковриге хлеба и разогнал их. А другой кырджали Филибели Кара-Мустафа[236] напал врасплох ночью на Гюрджи-пашу и взял все его боевые припасы и привез в Видин. А другой главарь орды (белюк-баши. — Н. Д.) был Гушанцали-Халил[237]. Еще много таких гайдуков Пазвандоглу стояло крепко против царского войска. И не дали ему подойти к Видину близко. И наконец с позволения Пазвандоглу перешли кырджалии в Волощину и сожгли Крайову[238] и села, и много людей поубивали. Тогда побежал бей Михаил Вода в Брашов[239] и митрополит угровлахийский, и все бояре и епископы валашские от страха от кырджалиев. И так заключили мир с Пазвандоглу[240]. И тогда послал Пазвандоглу того Каллиника в Бухарест с пятьюдесятью турками к Ипсиланти-бею бухарестскому[241], и хиротонисали его в видинские архиереи с позволения бея. И как вернулся он в Видин, тогда и я через месяц попросил позволения уйти в свою епархию, — спустя три года. Но кырджалии были в епархии моей, и было мне невозможно пойти туда. И надумал я пойти в Крайову[242] побыть там, потому что очень мне докучил этот Видин, и ждал я только часа поскорее выбраться оттуда. И прожил я в Крайове дней двадцать, и большое мне почтение воздал каймакам Костаки Караджа[243]. И когда жил я в Крайове, однажды пришла весть, что идут кырджалии в Крайову. И в ту ночь убежали каймакам из Крайовы, и бояре, и торговцы, и монахи, и попы. Остался я один в епископии. Хотел и я бежать, но повозки не мог найти, и сколько страху набрался и там. Но не пришли они. После возвратились все и пришли в дома свои. А я, увидев, что кырджалии не уходят из епархии моей, поднялся из Крайовы и пошел в Бухарест к детям, которые там проходили высокие науки в Бейской академии[244]. И пошел я и поклонился святому митрополиту угровлахийскому именем Досифею[245], человеку старому летами, ученому и в мудрости наставленному. Он меня принял с любовью и повел меня к бею, что был Константин воевода Ипсиланти[246], и к некоторым боярам и рассказал им, как прожил я в Видине три года и столько нужды и скорби претерпел. И позвал меня в митрополию и дал мне келью жить там у него и всякий день бывать на трапезе его. И пересказал я ему все свои беды: как наперво провели меня и дали мне епархию дорого — за пятьдесят пять кошелей. И как четыре года не ходил я в епархию свою и не взял ни одного гроша, ни дал владычную подать, ни платы с сотни за эти деньги, и стали они долгом более восьмидесяти кошелей. Епархия разорилась, сел не осталось, сожгли их кырджалии и гайдуки Пазвандоглу, люди разбежались по Волошине и по другим странам, а Синод[247] не верит и ищет с меня все сполна. И невозможно мне управиться с этой епархией и с этим долгом. И он сжалился надо мною и попросил бея получить для меня от Синода паретис — отпускную грамоту[248], чтобы быть мне свободным от этой епархии. И бей, бог да наградит его долгоденствием, послушал его и отправил просьбу в Синод и принес мне отпускную грамоту. И освободился я от тех страхов и от тех временных зол. Есть, однако, одна скорбь, и боюсь бога, чтобы не судил меня бог, что я, взяв оную паству на плечи мои, оставил ее. Но паки надеюсь на бога всемилостивого, ибо не оставил ее ради почивания своего, но ради большой нужды и тяжкого долга, которым меня обременили те, кто не верил, что разорился народ, а более всего та сторона, что близ Видина — обиталища варварского и гайдутского.
Потому и тружусь я сейчас днем и ночью написать несколько книг на нашем болгарском языке[249], чтобы, если невозможно мне сказать им устами моими и услышать им от меня грешного некое полезное поучение, то хотя бы могли прочесть писание мое и упользовать себя. А за меня недостойного бога да молят и, невежество мое исправив, трудившегося прощения сподобят, дабы получить и нам десных стояние в день страшного воздаяния[250]. Аминь! Сие мы усердно вам
