в меня.
– Это могла быть идеальная лягушка, но ты всё испортила!
– Да ладно тебе, ну подумаешь, искупалась, вставай!
Я протянула руку Милане, и она утянула меня за собой в воду.
– Вообще не смешно, – буркнула я, но едва ли Милана слышала мои слова за своим громким смехом.
После 2010-ого это лето казалось прохладным. Что-то внутри словно ждало: ну вот сейчас, вот сейчас начнётся настоящее лето, настоящий ад. Домашние кондиционеры тогда еле справлялись, а у Миланы вообще был только вентилятор. Она спала на раскладушке на балконе и говорила, что это не сильно спасает. На реке снова вывелись тучи мошки и комаров, но хуже этого была только саранча, долетевшая в наши края из Дагестана. Насекомые, хоть и были довольно тупые и нерасторопные, зачем-то пробирались через сетки балконов в квартиры, и Милана не раз просыпалась от того, что мерзкая саранча прыгнула ей в кровать. Первое время было совсем тяжело, особенно тем, кто, как Милана, боятся насекомых, и не потому, что они переносят заразу, а, главным образом, потому что они просто омерзительные. Я, как биолог, должна была относиться к этим существам с философским спокойствием, но даже у меня не получалось. Слишком уж были они большими и неприятными. Сидя на огромном валуне на берегу реки, мы бросали мелкие камушки в саранчу, которая была, видимо, настолько уверена в себе, что не двигалась с места, даже когда камень падал в сантиметре от неё. В конце концов, мы сдались, набрали гальки и пошли делать лягушек. Ну, конечно, пока мне не надоело.
– Хорошо, что всё это закончилось, – улыбаясь, сказала Милана. Мы лежали на горячем валуне в мокрой одежде, и через закрытые веки пробивалось солнце, так что темнота становилась бардовой.
– Ты о чем?
– Про Лёшу. Но знаешь. Мне до сих пор жаль, что всё это вообще было.
– Это опыт.
– Я много думала о том, как я должна была поступить правильно.
– Эй. Ты всё сделала правильно.
– Тогда почему мне так жаль?
– Иногда такова цена знания. У всего есть цена, в конечном итоге, – Милана молчала, и я продолжила говорить, – воспринимай это как урок. Потому что это ведь и был урок, верно?
– Ты права, я должна перешагнуть через это. Сделать выводы, простить себя и жить дальше.
– Вот, такой настрой мне нравится.
– Но как? Наверное, однажды я смогу вспомнить это с улыбкой, как шутку, посмеяться над этим, сказать – ха, какая я была маленькая и глупая…
– Да ты такая и есть.
Милана толкнула меня локтем, и мы рассмеялись.
– А как там Вова?
– Какой Вова… А-а, Во-ова. Ой, чего вспомнила. Вова встречается с Никой, но мы лучшие друзья, я у них иногда даже ночую, ну, когда не в состоянии ходить, ну, понимаешь. Нику ты, наверное, видела у меня в инстаграмме, да? Мы ещё весной ездили в Питер, на конференцию с научной работой по фармацевтике, я там познакомилась с одним замечательным мальчиком, он из Питера, он сказал, что я ему очень нравлюсь, и вот, мы уже несколько месяцев переписываемся, я думаю, что, либо он ко мне приедет в следующем месяце, либо я к нему.
– А где он тут будет жить?
– Ну не у меня, конечно, да я не знаю, найдём что-нибудь…
Повисла пауза.
– Он не приедет.
– Да нет, почему же. Я думаю, приедет.
– Извини, я не верю в отношения на расстоянии.
– Но у нас же, видишь, отношения на расстоянии.
– И что они тебе дают? Километровые переписки, красивые слова и обещания – что они дают?
– А что должны давать?
– Человека, а не его иллюзию. Ты просто сама себе внушила, что всё хорошо. Вот и всё.
– Ну не знаю. Меня всё устраивает.
Милана пожала плечами, буркнув, что не понимает этого, и разговор перешёл на другие темы.
Однажды вечером Милана попросила разрешения переночевать у меня. К её маме пришли подруги, и Милана сказала, что не хочет им мешать обсуждать её. Кажется, она написала при этом лишнюю букву.
Женщины, собравшись на кухне, решали, где же были допущены ошибки в воспитании Миланы, как нужно было делать и что нужно было запрещать; они выбирали для неё лучшую работу, хорошего мужчину, выбирали её мнения и то, что она должна любить. Конечно, они с этим прекрасно справлялись и без Миланы, ведь, на самом деле, в лицо ей они ничего бы сказать не смогли, потому что Милана бы не стала ни молчать, ни покорно соглашаться. Зная характер дочери, мать отправила её ко мне, чтобы избежать кровопролития. Милана несла крестное знамя здравого смысла и справедливости – хорошее дело, жаль только, что эти понятия в её мире совершенно не совпадали с тем, что они значили для женщин, пришедших в её дом. «Они не считают меня за человека вообще!» – кричала она, в сотый раз обещая, что больше никогда, никогда не вернётся домой, потому что дом – это где тебя любят, а не где осуждают. Её раздирала изнутри ненависть и обида, и она жаждала кровавой расправы, которая случалась уже и не раз, когда она кричала, что умнее их всех вместе взятых, и пусть подождут, и тогда будет видно, кто из них человек, а кто – не очень. Тогда Милана уходила из дома и жила у меня. Я уверена, что дома её немного боялись, и даже мне иногда было не по себе, когда я думала о том, что она права. Из года в год наблюдая за тем, как ревностно она жертвует собой ради себя же, как твёрдо следует своим намерениям, мне было не по себе, и я со страхом и ожиданием смотрела в её будущее.
Да, для неё это была настоящая трагедия: в семье её никто не понимал, с её мнением не считались, все осуждали её выбор, с презрением воротили нос от её успехов. И в то же время, я не понимала, зачем она разводит такую драму. А кого понимали? Кого не осуждали? А про мнение – стоит ли про это говорить? Ни для кого не секрет, что жажда контролировать жизнь ребёнка, в совокупности с отрицанием осознания собственного бессилия, лишает родителей разума. Они ведь и так перегружены работой, а тут ещё чьё-то мнение, какого-то недочеловека, да кому оно нужно? Зачем заморачиваться? Гораздо удобнее ведь предложить своё мнение, утвердить его и принудить следовать ему, успокоив себя надеждой, что твой ребёнок – тамагочи, и как ты скажешь, так оно и будет. Для каждого тамагочи,
