деда Берестов не увидел.
Поиски заняли некоторое время, но увенчались успехом. Макар Осипович занимался хозяйственными вопросами возле конюшни, пыхтя своей трубкой, с которой не расставался. Говорил по сему случаю: «Товарищ Сталин трубку курит, видать, думать помогает. Вот и мне не грех пустую голову полезным забивать».
— Здорово, дед — Шумейко любил, когда с ним запросто, по-свойски.
— А, Алёша, и тебе здоровья желаю. С чем пожаловал? Ты говори, а я буду дело делать. А то, видишь, сбруя в негодность пришла.
— Делай, делай. У меня к тебе вопрос имеется, крайне важный. Без тебя мне никак не обойтись.
— Оно, конечно, если так — проговорил польщённый дед, — сказывай, не тяни жилы-то.
— Я тебе несколько фотографий покажу. Ты рассмотри их очень внимательно, очень. Архангелы твои, дед, мне покоя не дают.
— Что так? Аль в бога веруешь?
— В бога не в бога, а верую. Вот фотографии, посмотри.
Дед взял их аккуратно, поднёс к глазам и стал рассматривать.
— А что, Алёша, тебя интересует-то конкретно?
— Ты смотри пока, не отвлекайся.
Шумейко пыхтел, всматривался, щурил глаза, перекладывал фотографии.
— Да что ты хочешь от меня? — наконец, не выдержал Макар Осипович, — ничего особенного не вижу!
— А вот на это лицо посмотри, — Алексей указал сначала на Губарева.
На деда смотрел молодой партизан до тридцати лет. Зимняя шапка была сдвинута на бок, придавая лицу вид бесшабашности, молодецкого удальства. Глаза смотрели прямо, с вызовом и задором. Рот расплывался в довольной улыбке, обнажая крепкие белые зубы. На шее висел автомат.
— Этого знаю, он, кажись, в роте Смирнова.
— А вот теперь посмотри, — Алексей подсунул деду Чепца. Правда, тот выглядел на фотографиях не очень выразительно. Никита словно намеренно избегал попадать в объектив камеры. На разных снимках он выходил то с опущенной головой, то вполоборота. Но всё же на одной фотокарточке он получился более-менее презентабельно.
Дед стал снова пристально всматриваться, покуривая трубку. Глаза превратились в щёлочки. В отличие от Губарева, шапка у Никиты была сдвинута на глаза, во взгляде из-под мохнатых бровей читалась настороженность. Чепец выглядел собранным, готовым в любой момент разжаться как пружина.
— Во, Алёша, этот на моего — того, похож.
— На кого того, поясни, дед.
— Помнишь, рассказывал тебе историю, про голого-то возле реки.
— Ну, помню. Узнал что ли?
— Похож говорю. Вот память — истинно тайна. Думал не признаю, а выходит упомнил. Только здесь мужик бородатый, а тот выбритый был. Но схожесть есть. Вроде. Взгляд недобрый. Вот ежели бы ты представил мне на сличение голого и без бороды, так я тебе сразу бы и сказал без сомнений.
— Ну, дед, невыполнимо это, — Алексей рассмеялся. Шумейко только в усы довольный улыбнулся.
— Алёша, был у нас в районе участковый один, — начал хитро дед, — дотошный такой, не хуже тебя. Тоже архангелами интересовался. Вы, чай, не из одной конторы будете, а?
Дед озорно и внимательно посмотрел в глаза Берестову.
— Хорошо, Макар Осипович, вилять не буду — из одной. Только просьба у меня к тебе будет — никому не говорить об этом.
— Смекнул, не волнуйся, лишнего не болтаем.
— У меня к тебе, Макар Осипович, ещё одна просьба будет.
— Ох, Алёша, многого ты хочешь от старика. Вижу, просьбы-то у тебя не праздные. Сказывай, что нужно.
— Хочу попросить тебя голос одного человека послушать.
— Это как наподобие твоих фотокарточек. Так что ли?
«Вот уж поистине: «Стар да умён — два угодья в нём», — подумал старший лейтенант про Шумейко, а вслух сказал, — да, признать надо по голосу.
— Уж не на этого ли бородатого грешишь? — спросил дед прямо, — как звать-то его?
— Никита Чепец. Проверить его должен, чтобы сомнения рассеять, — ответил Берестов откровенно.
— Сомнения хуже смерти. Помогу тебе.
— Тогда зайду попозже.
— Ну, приходи, будем рады!
— Приду, непременно приду.
Берестов был однозначно доволен. «Итак, — думал, Алексей, Губарева дед отмёл, не заострил на нём внимание, а вот на Чепце остановился. Похож вроде. Надо теперь, чтобы Шумейко голос его послушал подольше и тогда будет более, чем существенное, это будет уже факт!»
Старший лейтенант снова направился к Руденко, нашёл того в командирской землянке. Комиссар читал какую-то книгу, делал пометки на её полях и что-то выписывал в свою тетрадь.
— А, Алексей Николаевич, чай понравился или компания моя? — спросил в шутливой форме Руденко, когда увидел гостя.
— Всё вместе, Пётр Аверьянович. Мне потребуется от вас помощь.
— Присядь, — уже серьёзно заговорил комиссар, — рассказывай.
— Необходимо, чтобы Шумейко голос Никиты Чепца послушал, желательно, как можно дольше. И сделать это следует таким образом, чтобы Чепец ничего не заподозрил. Всё должно выглядеть естественно. Макар Осипович предупреждён мною и дал своё согласие.
— Ну и задачку ты мне задал. Хорошо, решу. И непременно скоро, так?
— Всё верно, до выступления наших.
— Вот что, Алексей Николаевич, теперь иди и жди от меня вестового.
«Теперь остаётся только ждать, — подумал Берестов, только ждать. И всё-таки всё пока призрачно, ненадёжно. Но другой ниточки у меня на данный момент нет. Дед же смог вспомнить по прошествии стольких месяцев голос, даже лицо, значит, зацепил его Чепец чем-то».
***
21 ноября 1941 г.
«В течение ночи на 21 ноября наши войска вели бои с противником на всех фронтах».
«В отряде готовятся к выступлению, скоро лагерь опустеет».
Берестов встретился с Николаем в укромном месте, поговорил с ним. Из разговора узнал, что Чепец ведёт себя как обычно. Правда, несколько раз задерживался возле командирской землянки. А Семён Скворцов, один их двух задействованных партизан отметил — Чепец мастерскую и конюшню старается обходить.
— Там же, вроде, дед Шумейко работает, — уточнил старший лейтенант.
— Да, он лошадей любит. Дед, если не занят, то сидит и за всеми наблюдает. Сам знаешь, поговорить он любит. Кого увидит, зовёт покурить вместе.
— Передай Семёну от меня спасибо.
— Передам. Вот дело, — начал Чертак, — если бы не твоё задание, мне бы и в голову не пришло, что Никита ведёт себя подозрительно.
— И ты считаешь его поведение подозрительным?
— С виду вроде нет, ходит-курит, а приглядишься, замечаешь, там немного задержался, тут постоял. Не могу тебе точнее сказать, но нутро не принимает его больше.
— Ну раньше-то ты с ним общался и ничего, как говоришь, нутро-то принимало. Сейчас, что изменилось?
— Да не знаю, Алексей, точно глаза на него открылись. Чужой он какой-то. Пока наблюдал за Чепцом, вспоминал встречи с ним. Ходит, шутит, но заметил, внутри злоба сидит.
— Может, жизнь помотала. Война вон сколько горя принесла, сам говорил.
— Говорил, только вот злоба у него на людей, понимаешь, на простых
