не похож, — отвечает Филенко.
Я лежу, не шевелясь. С чего он начался, этот разговор, куда пойдет?
— Вот ты воюешь, — говорит Цветков, — что велят, то и делаешь. А ты подумай разок: какой толк? За что воюешь-то?
— За Советскую власть, — басит Филенко.
— А какая тебе разница, что за власть: Советская, немецкая или турецкая? Партийный, что ли?
— Комсомолец.
— Так запомни. Бросай билет, пока время есть. Чуть земля просохнет, немцы в наступление пойдут. Представляешь, сколько танков за зиму понастроили? Европа! Как двинут, так до Урала допрут. Что тогда станешь делать?
— А як все, так и я. Воювать с Гитлером до победы.
— На Урале... Ты, солдат, наивняк. Сам-то откуда?
— Винницкий.
— Женат?
— Был бы женатый, да война...
— Вот и угонят тебя, как барана, за Урал, а какой-нибудь парень потолковей будет в Виннице галушки жрать да на твоей девке женится. Тебе-то на что Урал?
— Все равно советская земля, — рассудительно отвечает Филенко.
— Опять ты свое? Советская, немецкая... Ты где работал до войны?
— В колгоспе.
— Значит, батрачил?
— Колгоспник не батрак.
— Какая разница... Ведь на других все работал, а не на себя. Да ты при немцах с твоей силенкой в два года деньжат накопил бы, хозяином стал.
— Це точно, — соглашается Филенко. — Сила в мене е.
— То-то и оно. Понимать надо, что к чему.
Филенко молчит. Наконец слышу его насмешливый басок:
— Ну, а тебе, капитан, мабуть, при нимцах буде погано, а?
Цветков отвечает в тон ему:
— За меня, солдат, не волнуйся. Умные люди любой власти нужны. — И продолжает быстро, приглушенно: — Ты пойми: так и так под Гитлером жить. Это ж сила, куда нам! Как лето придет — тут Советской власти и хана... Так что, брат, Россию не спасешь, себя надо спасать.
Цветков торопится. Еще вчера он хитрил, осторожничал. Теперь идет в открытую. Видно, решил, что терять ему больше нечего.
Молчание. Наверное, с минуту молчание. И опять голос Цветкова:
— Смотри, солдат, не прогадай. Времена нынче быстро меняются. Сегодня вот твой лейтенант мной командует, а завтра, может, я на нем верхом ездить буду.
Филенко вздыхает. Потом подозрительно спрашивает:
— Слухай, капитан, а у тебя батько хто?
— Отец? Хм... Чудак ты, солдат... Ну, просто отец, папочка...
— Я вот думаю, в кого ж ты такой гад вырос?
Молчание. Ошарашенное молчание Цветкова. А потом утерявший всякое добродушие басок Филенко:
— А если ты ще раз помянешь Советскую власть, я тебе так промеж глаз двину, шо ты потом даже Гитлеру годен не будешь.
Я лежу неподвижно, тихо улыбаюсь и ясно вижу хитрые, умные глаза Филенко.
Крик в ночи
...Утро. Возвращаемся по той же дороге. Потом сворачиваем на какую-то тропку. Хоть бы что-нибудь живое попалось навстречу! А то одни лишь голые стволы молча выходят нам навстречу, да цепляется за шинели колючий кустарник.
Постепенно погода разгуливается. Светлеет небо. И лес впереди светлеет. Мы ускоряем шаг, пробираемся сквозь мелколесье — и вновь упираемся в болото.
Неужели опять идти назад?
Филенко палкой прощупывает болото. С сомнением смотрим друг на друга.
— Пройдем? — спрашиваю глазами.
— Чего же не пройти? — отвечает Филенко движением бровей.
Бредем дальше, через болото. Хлюпает и пузырится под ногами жидкая грязь. Сапоги то и дело запутываются в длинной, прочной, как мочало, прошлогодней осоке.
Что же, болото как болото. За голенища не заливает — и на том спасибо.
Наконец выбираемся на твердое. И тут, что за дьявол? Цветков, оступившись, падает. Ждем. Он лежит. Поднимаю его под руки, он вскрикивает и падает опять. Так и есть, подвернул ногу.
До чего все-таки нам не везет! Завтра днем могли бы быть дома...
Оставить Цветкова в лесу с одним из нас нельзя. Трудно все-таки не спать всю ночь. Если честно говорить, и полночи мало. Все-таки голова тяжелая, глаза слипаются. Нет, это рискованно, лучше идти вместе. Пусть медленней, но вперед.
Филенко мастерит костыль. Развязываем Цветкову руки. Поддерживая его с боков, грязные и голодные, мы идем через лес.
Час.
Еще час.
Цветков еле шевелит ногами. Он почти висит на нас. А я и сам вот-вот упаду.
Наконец выходим на проезжую дорогу. Вот уже и колея заметна. Наверно, скоро село.
Внезапно Цветков, вырвавшись, ложится на землю. Спрашиваю:
— В чем дело?
Цветков ложится на бок, потягивается:
— Привал. Спать хочу.
Голова работает плохо. Говорю, что первое приходит на ум:
— А мы, думаешь, не хотим?
— Так спите, кто вам не велит?
И тут происходит неожиданное. Долготерпеливый Филенко рвет с груди автомат.
— Стой! — кричу я и бросаюсь к нему. — Что ты делаешь?!
— Нехай не знущается!
— Опусти автомат! С ума сошел!
— Так вин же, сволочуга, кровь нашу пье. Убью!
На всякий случай держу его за руки.
— Мы с тобой не судьи. Наше дело — доставить его куда нужно.
— Товарищ лейтенант! Вы ж бачите, якой он ворог. Такие гады тильки землю поганят.
— Трибунал с него спросит. Ни ты, ни я не имеем права освободить его от суда...
Сгоряча мы пытаемся нести упирающегося Цветкова за руки и за ноги. Проходим метров сто... Еще сто.
Нет, так нас надолго не хватит. Опять тащим его волоком. На этот раз терпит, только зубами от злости скрипит.
Окончательно выбившись из сил, делаем привал. Уже темнеет. Делим с Филенко последние сухари. А Цветков торопливо жует свои пирожки, доставая их из рюкзака по одному.
Утром Цветков кое-как поднимается. Теперь он идет сам, опираясь на костыль, мы только поддерживаем.
К полудню наконец выходим к пашне. Вдали цепочка телеграфных столбов. Значит, скоро конец нашим мытарствам...
Голова как гиря. Страшно сделать привал; я, наверное, тут же упаду и усну.
Но привал все-таки приходится делать, и я не падаю, не засыпаю. Отдыхаем минут двадцать. Просто отдыхаем, есть нечего. Ест один Цветков.
Мы идем так медленно, что лишь к вечеру выходим на окраину большого села, разбросавшего свои мазанки по правому берегу Северного Донца. До того места, где мы с Филенко переходили реку, каких-нибудь восемь — десять километров. Значит, и до штаба дивизии рукой подать.
Мы стучимся в окно первой попавшейся хаты. Хозяйка — одинокая бабка — пускает не сразу. Долго убеждаю ее
