Обошёл меня, похлопав по плечу, отпер дверь дома.
— Ну, Прохор, заходи: гостем будешь.
Внутри было бедно, но чисто и вполне мило. Под кружевным абажуром зажглась лампочка, осветившая покрытый краской деревянный пол, старую металлическую кровать, ковёр на стене, книжные шкафы.
— А неплохо тут.
— Ну, не твои московские хоромы, да на время сойдёт. Тебе перекантоваться неделю, мож две, край месяц. Не знаю, как дела решатся, потому как дела-то твои непростые, чего говорить. Надо мне со старшими покумекать, но не ссы: разберёмся.
— Переживу.
— Да куда ж ты денешься, переживёшь. Книг, вона, полно. Телека нет, но радио работает. Если выпить надо будет, то там чулан: бутылок двадцать у меня припасено, пойло доброе.
— Нет-нет, я же говорил. Я в завязке.
— Умно. Верняк тебе завязка сейчас на пользу. Будет некуда силушку девать — на веранде гири. Правда, только пудовые, но ты нынче не форме, так что в самый раз. Ещё в гараже велик стоит, только в город кататься не советую. Тебя здесь особо не знают, но эти могут быть. Хер их разберёт нынче: где шастают и чего видят. Особо не высовывайся, но и в четырёх стенах совсем не сычуй. Надо тебе, братан, расслабиться.
— Понял. Постараюсь.
— Добро! Извиняй, но я спать: за баранкой умаялся. Вечером уеду, триста вёрст пилить… будем решать вопросы. И тебе на боковую советую.
— Спасибо, Вован. За всё. Я даже не знаю, как…
Он снова хлопнул меня по плечу, не дав договорить. Крепко хлопнул — чуть с ног не сбил.
— Забей, Прохор. Для этого и нужны друзья.
Я проспал аж до следующей ночи и отъезд друга не застал.
***
Знаю, многие любуются видами ночных городов. И сам я всегда любовался Москвой, но этот город почему-то вызывал только тревогу и отвращение. Не сказать, чтобы я успел полюбить деревеньку, где ещё и суток не провёл — однако мне не нравилось, что город поглощает её. Город-кровопийца, определённо таящий в себе зло. Подобные места и породили настоящих кровопийц. Не тех, кого обычно так зовут…
Задвинул шторы и забыл. Радио тоже быстро выключил: там как раз говорили про представителей альтернативной разумной жизни. В формате общественной дискуссии. Радикалы, либералы, эксперты-интеллектуалы и все прочие болтуны, любители переливать из пустого в порожнее. Наверняка скоро зайдёт речь и об истории, в которую я вляпался — а слушать её пересказ из лживых ртов журналистов не хотелось.
Развлекаться было особо нечем, а посему я решил почитать, на что в столице время находилось редко. Наличие на полках романов Энн Райс показалось мне весьма ироничным в контексте всей ситуации. Я даже полистал один из них, давно знакомый: весьма женская проза, конечно. Какие там великолепные вампиры! Даже лучше, чем в исполнении Круза и Питта. Ах, эстетика. Были бы настоящие вампиры похожи на этих…
Дурное чтиво. Я отыскал томик Хэмингуэя и на пару часов перенёсся в зелёные холмы Африки.
Потом и читать наскучило. Послонявшись без толку по дому, я выбрался на открытую веранду — и обнаружил там не только гири Вована. На плетёном кресле валялся аккордеон.
Почти забытые музыкальные навыки тут же попросились наружу. Скоро, сидя в том самом кресле, я уже мучил потрёпанный инструмент и напевал:
Чёрный ветер гудит над мостами,
Чёрной гарью покрыта земля.
Незнакомые смотрят волками,
И один из них, может быть, я…
Вряд ли многоуважаемый автор одобрил бы моё исполнение, но в конце концов — какое его собачье дело? Как известно, давно наступила «смерть автора», для произведения теперь ничего не значит присвоение авторства, оно живёт своей жизнью, бла-бла-бла… Главное — мне стало чуть-чуть веселее, а в сложившемся положении это уже успех.
Моя жизнь дребезжит, как дрезина,
А могла бы лететь мотыльком;
Моя смерть ездит в чёрной машине
С голубым огоньком…
Не сразу я заметил, что за мной наблюдают.
Обычно-то держу ухо востро, просто так к вашему рассказчику не подберёшься. Однако Вован справедливо заметил: нынче я был не в форме. Трудно с этим поспорить и нечему удивляться.
Это была женщина. Если точнее — молодая девушка: она стояла за сетчатым забором, почти сокрытая ночным мраком. Только силуэт, но сделай незнакомка ещё шаг — и её удалось бы рассмотреть в лунном свете. Я не подавал вида, что заметил её: продолжал играть и петь.
Не корите меня за ухарство,
Не стыдите разбитым лицом.
Я хотел бы венчаться на царство
Или просто ходить под венцом…
Успел ещё раз пропеть строчки о смерти, ездящей на машине с голубым огоньком, когда слушательница наконец приблизилась. Её голос звучал куда приятнее моего.
— Вы очень красиво поёте.
— Неправда. Но спасибо.
Она действительно оказалась совсем молоденькой: не старше двадцати. И очень красивой — это я сразу заметил. Хрупкая блондинка с короткой стрижкой. Кожа бледная-бледная, почти прозрачная, как рисовая бумага. Очаровательно.
— А тут давно никто не поёт. Вообще жизни не стало: все уехали в город. Только старики теперь живут… да я. А меня Настя зовут.
— Очень приятно.
Иногда и вежливые слова могут прозвучать обидно. Она явно расстроилась.
— Вы не хотите со мной разговаривать?..
— Если честно, я сейчас ни с кем не хочу разговаривать.
— Тогда можно… я вас просто послушаю? Спойте ещё.
Хоть это и было немного странно, Насте я не отказал. Какое-то время загадочная гостья стояла за оградой, слушая о песню том, что нельзя купить судьбу в магазине. И другие песни тоже. А потом исчезла в ночи — совсем неожиданно, я даже этого не заметил.
***
То ли музыка тому залогом, то ли неожиданная встреча с Настей, то ли долгий сон (которого так давно не было)… а может, и всё вместе — но мне стало полегче. Я опять провалялся весь день в полутёмной спальне, не разлепляя глаз, а уже после заката почувствовал себя бодрым и решил, что пора приступить к физическим упражнениям.
Как говорится, в здоровом теле — здоровый дух! Очень скоро я крутил педали велосипеда, про который говорил Вован.
Аппарат был, конечно, раритетный: старше Насти уж точно, а скорее ровесник её маменьки. Скрипели спицы и цепь ужасно, сидушка оказалась неудобной, да и по росту велик мне плохо подходил
