его тоже не было видно.
Делать нечего, я собрался уходить. И тут на уличной камере возникла Волга – Лешка приехал. Приехал не один, привез Постнова.
Лешка сразу прошел на второй этаж, Постнов в цех.
В цеху у нас работали электрики. Постнов говорил с ними, показывал что-то на бумаге.
Я подходил медленно. Мне было нужно увидеть и оценить реакцию Постнова. Подняв голову, Постнов взглянул на меня, тут же снова углубился в бумагу, никак не проявив ко мне интерес.
«Не узнал, что ли?» – предположил я.
Договорив с электриками, Постнов пошел в мою сторону.
– Михалыч, привет! – протянул я руку, как ни в чем не бывало.
– Здорово… – довольно весело произнес Михалыч, – здорово, приверженец Ницше!
– Чего? – не понял я.
– Плохо выглядишь, – щурился Постнов. – Да, лоханулся я с водкой-то!
– Слушай, Михалыч, – просительно увещевал я, – чего вчера было-то? Не помню ничего!
– Эк тебя шибануло, – посочувствовал Михалыч. – Я тоже отравился. Всю ночь уголь глотал.
– Тебе проще, – завидовал я, глядя на его необъятное пузо, – у тебя вон сколько здоровья!
– Это точно! – согласился Михалыч. – Могу!
– Михалыч, – усилил я просительность тона, – я что, вчера… чего-то учудил?
Михалыч улыбнулся, погладил живот.
– Это точно, – повторил он.
– Что, все плохо? – я уже не мог терпеть неопределенности.
– Да не бери в голову, – по-доброму ответил Михалыч, – мало ли чего по пьянке не бывает! Мне сейчас некогда. Не могу говорить. У тебя вроде выходной, чего домой не идешь?
– Да, – с безнадежностью ответил я, – только недавно очухался. Сейчас пойду.
– Лешка свободный, – подлил масла в огонь Постнов, – попроси, отвезет.
Ну что же, я понимал, что остался один человек – Лешка.
Лешка сидел в курилке с Михаилом, они о чем-то тихо говорили.
– Леш, – дипломатично начал я неприятный разговор, – давай потрем. Ну, дело есть.
– Давай поговорим, – так же дипломатично ответил Лешка.
– Ты можешь меня домой отвезти, не дойду, наверное.
– Могу. Заодно и поговорим. Только в библиотеку заедем.
– Зачем? – ни к селу, ни к городу спросил я.
– За книгой. Ницше. Есть такой философ.
– …Он же умер, – терял я чувство реальности.
Слова Лешки «Есть такой философ» воспринялись мною неправильно. Я представил, что мы не в библиотеку едем, а в квартиру, где живет Ницше.
Мне представилась квартира почему-то Тонечки Воробьевой. Родственники за обеденным столом, все с синхронностью водяных девушек-спортсменок пьют чай. Мы с Тонечкой рядом. Исаев напротив. Мы дискутируем. Философ Ницше, такой как на картинках, с улыбкой превосходства следит за нашим спором. Когда говорит Исаев, Ницше одобрительно кивает головой и шевелит огромными усами, которым позавидовал бы сам командарм Буденный!
– Кто умер? – ворвался своим вопросом в мое видение Лешка.
Ницше схватился за сердце и закатил глаза.
– Философ умер, – ответил я, выходя из оцепенения.
– Знамо дело – умер.
– Да что вы все про Ницше говорите? – разозлился я.
Лешка улыбнулся (слава Богу, возликовал в душе я).
– Это ты про него говоришь, – съехидничал Лешка.
« Все любопытственнее и любопытственнее», – тонким детским голоском проговорила в моей голове мультяшная Алиса.
Мы ехали в город.
От езды меня подташнивало сильнее. Тревога от надвигающихся проблем усиливала этот эффект.
– Леш, – начал я первым, – понимаешь, я никому ничего плохого не хочу сделать. То, что я что-то вчера сотворил не то, я понимаю. Но я этого не помню, поэтому я и выводов никаких не могу сделать. Мне никто ничего не рассказывает, Тонька злая, как собака, дерется, представляешь! Михалыч занят (про Леночку я предусмотрительно промолчал). Я мучаюсь и не знаю, что делать. Помоги мне!
Лешка подъезжал к библиотеке.
– Кто бы мне помог, – задумчиво сам себе пробубнил Лешка.
Я мгновенно подобрал его слова, понимая, что обзавожусь некоторым инструментом в отношениях с Алексеем.
– Ты в машине останешься, – спросил он?
– Да, – изобразив головную боль, ответил я, – посижу.
Ждал я долго. Очевидно, в библиотеке Алексей записан не был, поэтому пришлось тратить на это время из-за одной то книги.
Когда Лешка вернулся, меня клонило в сон. Однако, предстоящий разговор, наверняка напряженный, меня тревожил. Когда Лешка открыл дверцу, я мгновенно мобилизовался.
Алексей не заводил двигатель.
Я внимательно слушал и проживал заново все то, что уже прожил. В этом проживании не было ничего хорошего. Не убаюканный ядовитой водкой, я смотрел на героя Лешкиного рассказа, то бишь меня самого, с ужасом. Этот герой мне был незнаком и очень неприятен.
Из Лешкиного рассказа следовало вот что: от Постновской водки все действительно стали быстро и безобразно пьянеть. Тонечка Воробьева и Леночка-лаборанточка водку не пили (для девочек было красное вино и шампанское). Потом Лешке на мобилу позвонил Исаев. Он увез Постнова, а мы продолжали безобразно пьянеть. Когда Алексей с Постновым вернулись, мы были уже в хорошем таком неадеквате. Исаеву нужно было протянуть время, и он снизошел до нашего общества. Как-то сам по себе зашел разговор о сложностях бытия. И тут меня понесло!
Очевидно, Исаев никак не ожидал от простого охранника такого «Глубокого познания тонкости мира» – это он сам так заявил – его самолюбие было задето. Он не просто втянулся в дискуссию, а буквально кинулся в бой!
Мы говорили о многообразии несоответствия различных философий, отстаивали свои приоритеты и точки зрения, и видно было по всему, что начальник не тянет против своего подчиненного – плебея, понимает это и от этого злится.
– Ты говорил о Ницше, сыпал цитатами, – объяснял Лешка, – Исаев с тобой не соглашался, говорил, что Ницше – террорист, и его нужно повесить за яйца!
– Что, – удивился я, – так и говорил?
– Да, – подтвердил Лешка, – именно так и говорил! Потом он еще говорил о каком-то философе Грише Шмуле…
– Шмуэле Гирше, – неожиданно для себя самого поправил я Лешку.
Лешка замолчал и очень внимательно посмотрел на меня.
Из последующего его рассказа выходило: Тонечка Воробьева втянулась в спор, и было ясно, что она в теме философии вовсе не слаба и имеет свое собственное мнение (которое впрочем, полностью совпадало с мнением моим).
Рассказывая, Лешка улыбался, и теплота его улыбки растапливала тугой комок моей тревоги.
Мы спорили долго. Лешка говорил, что было забавно наблюдать, как пьяная речь моя заводила трезвого начальника, и что он не мог остановиться. Все уже давно молчали, говорили только мы с Исаевым. Потом мы как-то одновременно выдохлись и остановились. За столом повисла тишина. Через минуту я, как бы очнулся, и, видно, ничего не замечая вокруг, уверенно произнес: «Какая уж тут не была бы философия, а Ленку я все-таки трахну! Прям в лаборатории и трахну!»
Вот тут я потерял
